Альбер Коэн - Любовь властелина

Мои поздравления, говорила она им. Вы — моя слава и моя поддержка, говорила она. А этому типу в общем-то повезло, делала она вывод. Или же она вообще сбрасывала пеньюар, желая оценить собственную наготу. А я ничего, вполне, говорила она. Отдаете ли вы себе отчет в том, какое сокровище вам досталось, спрашивала она его, зажав нос пальцами, так что получался голос ее тети.

После обеда она надевала платье из сурового полотна, с пуговицами спереди по всей длине, и закрывала ставни. В плотном сумраке она расстегивала платье до середины и махала полами, как крыльями, воображая себя Никой Самофракийской. Дорогая, ты мне безумно нравишься, говорила она зеркалу. После него я больше всего люблю тебя.

Ее вдруг охватывали угрызения совести, к ней возвращалась благовоспитанность, она делала реверанс королю Англии, приглашала его сесть в кресло, садилась сама. Положив ногу на ногу, она обменивалась парой слов с Его Величеством, просила его запретить ужасную канадскую песню про жаворонка, которого ощипывают, зевала, любовалась своими зубами, расстегивала верх платья, доставала свою пышную грудь и ручкой писала на ней имя возлюбленного.

Став вдруг серьезной и ответственной, она покрывала лицо и шею голубой глиной, так называемой маской красоты, и сидела, окаменев, в своем служении любви, не смея ни петь, ни говорить, чтобы не треснула подсохшая корка, иногда она подпиливала при этом ногти, но никогда не пользовалась лаком, ведь лак — это так вульгарно и вообще католические штучки. Потом наступала очередь шампуня. Сегодня вечером, вечером, шептала она, взбивая пену на волосах, массируя голову, закрыв глаза.

В восемь часов вечера она принимала последнюю за день ванну, она старалась оттянуть этот момент, чтобы предстать перед ним чудом чистоты и безупречности. В ванной она развлекалась тем, что вынимала из воды ноги, встряхивала десятью пальцами и рассказывала себе, что это ее десять детей, справа пять маленьких девочек, слева пять маленьких мальчиков, бранила их, велела сейчас же мыться и спать и прятала их в горячую воду. Затем опять наступала очередь рассказов о себе самой и о том, что через час он будет здесь, такой высокий, с такими глазами, и будет смотреть на нее, и она будет смотреть на него, и он ей улыбнется. О, как было интересно жить!

Я еще посижу в ванне, но не больше пяти минут, слышишь, да, конечно, пять минут, обещаю, и потом быстро одеваться, он сейчас наверняка бреется, вот так, и хватит, тебе и так хорошо, не порежься, поспеши скорей сюда, алле-оп, иди ко мне в ванну, тут достаточно места, а если недостаточно, все равно влезем, я знаю один фокус.

Выйдя из ванной, по-прежнему обнаженная, она бежала звонить ему, чтобы он пришел вовремя. Любимый, так ужасно, когда вы опаздываете, я начинаю бояться какого-нибудь несчастного случая, и потом, у меня портится лицо, когда я долго жду. Пожалуйста, любимый, улыбалась она ему, и опускала трубку на рычаг, и бежала последний раз чистить зубы. Вне себя от нетерпения, не прополоскав как следует рот и вся измазавшись зубной пастой, она опять пела, дирижируя себе зубной щеткой, пасхальный гимн о том, что грядет божественный Царь.

Теперь предстояло важное мероприятие — одевание, со всеми сопутствующими тревогами. Не лучше ли надеть вот это платье, строгое, с плиссированной юбкой? Или лучше красное, оно было ей так к лицу в этом приглушенном свете? Но тут появлялась уверенность, что сегодня вечером она будет хорошо себя чувствовать только в легком тюсоровом костюмчике. Да, одежда — это тоже состояние души, и к тому же недавно ему понравился этот костюм, и она еще сможет надеть блузку, а блузка так удобна, если вдруг, и всего-то, а это плиссированное платье такое закрытое, и застегивается к тому же на спине, вот идиотство, и это уже целая история, если вдруг, а с блузкой все просто, если вдруг, короче, блузки застегиваются спереди.

Ох, я обожаю, когда он, да, когда он целует меня, долго-долго, я таю, а вы, другие, послушайте, он делал так с вами? И если он так с вами не делал, тем хуже для вас, беситесь, сходите с ума от злости, я обожаю это, ну да, вот с платьем, у которого несколько пуговиц на спине, получается ужасно неудобно, его нужно снимать через голову, и даже мне самой снимать его через голову, сразу создается ощущение визита к врачу, я краснею от стыда, а вот блузка или там рубашка — я никогда не понимала, чем они отличаются — расстегивается как бы сама собой, это как-то более пристойно, тем более что света не так уж много, но все же, если бы Тетьлери, в общем, я совершенно погрязла в женских штучках, что поделаешь, так уж получилось.

Одевшись, она приступала к последним штрихам, смотрела беспристрастным взглядом, делала два-три шага к зеркалу, чтобы выглядеть естественной, потом отходила, чтобы посмотреть со стороны, упирала руку в бок, чтобы почувствовать себя увереннее, затем проводила несколько экспериментов с улыбками и позами, потом примеряла некоторые выражения лица и пробовала разные интонации, чаще всего использовала для этого фразу «Нет, я так не считаю», благодаря которой чувствовала себя значительной, несколько даже высокомерной. После этого она садилась, стараясь не двигаться, чтобы не нарушить свое совершенство. В тревоге она прислушивалась к звукам на улице, надеясь услышать шум мотора, зажигала сигарету, чтобы занять руки, тут же гасила, чтобы не пачкать зубы и не портить дыхание, решала, что сидеть утомительно и, кроме того, юбка мнется, лучше выйти на улицу. На пороге, в объятиях душной ночи, она ждала, боясь вспотеть, и это было бы ужасно, потому что нос ее тогда начинал блестеть.

Она наверняка в это время тоже намыливается, подумал он, стоя в душе. Он был радостно возбужден, ведь скоро он увидит ее, но все равно не смог подавить усмешку: два бедных создания в одно и то же время в трех километрах друг от друга натирают себя, отмывают себя как посуду, каждый желая понравиться другому, они похожи на актеров перед выходом на сцену. Актеры, да, смешные актеришки. Актер и он, давеча стоявший перед ней на коленях. Актриса и она, царственно протягивающая руки, чтобы поднять его, с этим ее «вы мой властелин, объявляю во всеуслышанье», она, наверное, считает себя шекспировской героиней и гордится собой. Бедные любовники, обреченные играть комедию благородства, в плену жалкой жажды совершенства. Он встряхнул головой, изгоняя демона. Хватит, не мучь меня, не разъедай мне душу, оставь мне мою любовь, дай мне любить ее чистой любовью, дай мне быть счастливым.

Выйдя из ванной, где он специально провел очень много времени, чтобы поменьше осталось ждать встречи с ней, голый и тщательно выбритый, выбритый для нее, он начинал танцевать, танцевать оттого, что вскоре увидит ее, он двигался изящными мелкими шажками, благородной поступью испанского танца, уперев руку в бедро, пальцами другой прищелкивал в воздухе, внезапно топал каблуком или прикладывал руку козырьком, чтобы в безумии своем разглядеть вдали возлюбленную, затем танцевал русский танец, шел вприсядку, выкидывая перед собой одну за другой свои длинные ноги, поднимался, хлопал в ладоши, оглашал комнату воинственным криком, вытягивался в струнку, кружился, падал, вставал, аплодировал себе за то, что вскоре увидит ее, улыбался себе, любил себя, любил ее, любил ту, которую любил. Ох, он жил тогда, жил как никогда прежде!