Альбер Коэн - Любовь властелина

— Они называются лифчики или бюстгалтеры.

— И все их носят! Это какое-то злоупотребление доверием. Что вы об этом думаете, Адриан?

— Ну вот, я хотел бы сказать, что, значит……

— Вот я тоже так думаю, — прервал его Солаль. — А потом, они выглядят такими жалкими с их идиотскими шляпками, и так они смешно подпрыгивают на высоких каблуках, и смешны их объемистые зады, и так противно их оживление, когда они говорят о тряпках! «Представь себе, она заказала английский костюм у портнихи! Какой кошмар, мне за нее было стыдно! Костюм — это такая сложная работа, особенно пиджак, это мужская работа, ясно ведь, портнихи же шить толком не умеют, застрочат все складки!» А если ты осмелишься хоть немного покритиковать ее новое платье, она становится агрессивной, ты теперь ее враг, она смотрит на тебя с ненавистью, или же она впадает в манию преследования и хочет покончить с собой. Итак — больше никаких женщин, они мне больше не нужны! А еще эта необходимость лежать рядом с ними, после того что Михаэль называет обычным делом, а они нежно воркуют и гладят тебе плечико, они всегда так делают после этого, такая у них мания, и они ждут кусочек сахара от дрессировщика в награду, чтобы ты им говорил всякие благодарственные красивости и как все было божественно. Вполне могли бы оставить меня переживать мой позор в одиночестве. Итак — больше никаких женщин! Надо вырвать мне все зубы, тогда они больше меня не захотят, вот и выход из положения! Увы, ничего не сделаешь, она меня преследует, — простонал он, потягиваясь. — Адриан, добрый мой Адриан, подкрепи меня вином, освежи меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви. Нет, не от любви, но она меня преследует. — (Обрадованный нежданным «тыканьем», но при этом обескураженный вином и яблоками, молодой чиновник постарался изобразить понимание и сочувствие.) — Скажи, Адриан, можно называть тебя на «ты»?

— О, конечно, месье, даже наоборот. Ну, в общем я хочу сказать…

— Не говори мне месье, говори мне брат! Мы братья-человеки, ты и я, нам суждено умереть, скоро мы будем лежать под толщей земли, ты и я, абсолютно спокойные, параллельно один другому, — радостно объявил он. — Давай, пей это шампанское, оно кипучее, как ты, и благородное, как она! Пей, и я расскажу тебе о моей навязчивой идее, одержимости одной ослепительницей, опасной и пугающей со своими длинными ресницами, о Наираде, что так жестоко лишила нас своего общества. Пей, — приказал он Адриану, который тотчас же повиновался, поперхнулся и закашлялся. — Нет, друг мой, нет, мой верный Полоний, лишь только от любви я пьян! От любви я пьян, и так сильно, что готов схватить тебя за бороду и в воздухе крутить целый час подряд, так я люблю ее и так люблю тебя при этом! Ох, я знаю, я плохо говорю, поскольку не так уж давно этот язык стал мне родным! Вот так, пьян от любви, — растерянно улыбнулся он, — но вот что самое ужасное — понимаешь, у нее есть муж, и, если я заберу ее себе, он будет страдать. Но что же делать? Ах, нужно, чтобы я рассказал тебе о ней все, о всех ее прелестях, о ее длинных изогнутых ресницах, о ее монологах в одиночестве, о ее родине — Гималаях. Все тебе рассказать, поскольку ты один можешь меня понять, и да свершится воля Божья! Да, все тебе рассказать, и о той влюбленности, которая еще будет между нами, но прежде надо принять ванну, потому что мне жарко. До скорого, славный Адриан.

Оставшись один, Адриан фыркнул, как школьник. Босс совершенно чокнутый. Параллельные трупы, виноград, яблоки — это все от шампанского. Но почему ослепительница, почему Полоний? А эта прихоть — схватить его за бороду, уж так он его любит? Вот смеху-то! Надо же так набраться! Ну и какая разница, он сказал мне, что он меня любит, представляешь? Для личной дружбы лучше не придумаешь!

Он нахмурил брови. Ее родина — Гималаи? Ну конечно, как же, это жена делегата из Индии! Да, точно, она из Непала, как раз самые что ни на есть Гималаи! Да и имя, которое он назвал, похоже на индийское. Да-да, жена главы индийской делегации! А она и правда очаровательна, красивые глаза, длинные ресницы, наверняка это она, красавица — непалочка. Ну что, старик, у индийского делегата скоро по милости босса на лбу что-нибудь прорастет! Потому что у дамских угодников — а он точно дамский угодник — такие дела не задерживаются. Тем хуже для делегата. Самое важное здесь то, что вышеозначенный Дэм Адриан теперь на дружеской ноге с замом генсека, да даже на обеих дружеских ногах, черт возьми! Сердечные излияния — гарантия дальнейшего продвижения по службе! «Ты один можешь меня понять», — каков льстец. Тогда вот так — по возвращении пригласить его в ресторан, только они двое, Ариадны не нужно, ужин-мальчишник, алле-оп! Шведский стол, копченый лосось, белонские устрицы, горячий паштет из бекасов или же бриошь из печени, заливное из утки в мадере или там суфле из омаров, там посмотрим, а под конец блины Сюзетт и разные откровенные беседы! И столько розового императорского шампанского брюг, сколько босс пожелает! «Гарсон, еще бутылку!» И заказать кофе задолго до десерта, потому что хороший кофе готовится двадцать минут, не меньше. А в момент, когда подадут изысканный коньяк «Наполеон», довершающий действие шампанского, пойдут забавные шутки, и можно будет подпустить обращение на «ты», он, конечно, тоже, так, в качестве пробного шара.

Человеку, которого называешь на «ты», легко сказать все, что ты думаешь о некомпетентности Веве. Критика будет вежливой по форме, но разгромной по сути. К тому же Веве скоро уйдет в отставку. Стоп! А если намекнуть на последний промах, допущенный Веве, когда он закончит разговоры про свою гималаечку? Нет, слишком рано. Как говорят итальянцы, chi va piano va sano — тише едешь — дальше будешь. Нужно дождаться возвращения из миссии. А пока подготовить почву и постараться завоевать как можно больше симпатии. Короче, когда он вернется и примется рассказывать про свою великую любовь, нужно слушать его внимательно, делать понимающее выражение лица, подбадривать его, разглагольствовать на эту тему, как преданный соучастник, приятная повинность, что тут скажешь. Но не нужно все время улыбаться, он и так много улыбался в самом начале, если так все время, то улыбка обесценится. Каждые три-четыре минуты по улыбочке, чтобы показать, что он следит за беседой, что он сочувствует, но сам он независимая личность и чего-то стоит. Ух ты, без пятнадцати десять! Он уже, наверное, надел свой халат. А халат — это тоже неплохо, это признак личной дружбы.

— Скажи пожалуйста, заместитель Генерального секретаря собирается наставить рога индийскому делегату. — Он буквально помирал со смеху, но осмелился лишь вновь издать свое сдавленное фырканье двоечника с задней парты.

Чуть позже раздался телефонный звонок, и Солаль, влетев подобно ветру, схватил трубку и ответил, что дама может подняться. Положив трубку на место, он рассмеялся и затанцевал, затанцевал, искрясь радостью, уперев руку в бок, и раскрывшийся халат не скрывал его наготы.