Михаил Мамаев - Босфор

Удар сзади бросил не пол.

Второй, третий…

Били ногами.

Сгруппировался.

Когда удары прекратились, попытался встать.

Охранник Хасан снова ударил.

Дубинкой в висок…

Меня учили, что физическая боль помогает справиться с моральными страданиями. Может и помогает, но не мне.

Лежал на кушетке в холле у Ламьи и страдал от вины. Казалось, в мире нет человека, перед которым я не был виноват… В такой ситуации либо переделаться в женщину и отдаться в сексуальное рабство самому невежественному и кровожадному африканскому племени, либо застрелиться…

Внезапная мысль поразила. Если они станут рыться в вещах и найдут пистолет, мне крышка.

— Где мои вещи? — спросил, превозмогая разрывающую голову боль.

— В прихожей, — сказала Ламья. — Их вышвырнули вместе с тобой. Твое счастье, что обошлось без полиции.

Принес чемодан.

— Мне надо побыть одному.

Ламья пожала плечами и вышла из комнаты.

Достал из штанов ключ и отпер замок. Я никогда не оставлял чемодан не запертым. Даже во времена совместной жизни с Наташей.

Немного одежды, туалетные принадлежности, несколько дорогих сердцу вещей: конверт с детскими фотографиями, потертый дневник, сборник стихов Константина Симонова, любимого поэта отца. Сухой лист подорожника между страниц с его могилы. Это талисман. Я повсюду возил его, еще с Афгана.

Пистолет оказался на месте. Холодный темный ствол было приятно прижимать к раскаленному лбу. Проверил предохранитель и положил пистолет обратно. Достал чистую рубашку и белье, запер чемодан.

Ламья принесла поднос с чашкой горячего куриного бульона, пирожками и белым сыром.

— Поешь, — сказала она. — И все пройдет. Тебя осмотрел врач. Легкое сотрясение мозга.

— Где Наташа?

— Дениз увез. Она была очень пьяна. Лезла драться с Хасаном, грозила взорвать за тебя Мимозу. По вашей милости мою программу, закрыли.

— Куда увез?

— Не знаю.

Позвонил Жале домой. Никто не ответил. Тогда позвонил Денизу, но телефон был отключен.

В агентстве трубку сняла Шермин.

— Дениза нет и не будет. Сегодня ночью он устраивает традиционный праздник — Ночь Любви. Заказан катер…

— Все же я еще позвоню.

— Позвони, Дениз всегда рад тебе. Ты же знаешь, он тебя любит…

— Поешь, пожалуйста, — попросила Ламья.

— Скажи, только честно, зачем тебе понадобилось втягивать во все это дерьмо Наташу?

— Тебе не понравился номер?

— Отвечай.

Ламья подошла к окну. Ее темный силуэт едва вырисовывался на сером фоне погасшего неба.

— Не знаю, — наконец сказала она.

— Это не ответ.

— Честно, не знаю. Когда ты ушел, я подумала, жизнь кончилась. Да, Никита, я такая дура!

Села в машину, поехала на море, на мое любимое место. Мы гуляли там с тобой…

Мне было одиноко! Хоть вешайся. Еще этот маяк. И корабль на горизонте…

Ничего не изменилось. Как будто прошло лишь мгновение! Одно мгновение, за которое мы прожили целую жизнь. И эта жизнь отняла тебя у меня. Но ведь ты не исчез. Где-то ходил в это время, разговаривал, на кого-то обращал внимание, о ком-то думал…

Я захотела увидеть Наташу. Меня потянуло к ней, как к тебе, как к части тебя. Или, наоборот, как будто это я была частью тебя…

Мне кажется, я потеряла себя. Что смотришь? Жалеешь? Не надо.

Иногда я счастлива, как тебе и не снилось. Так бывало и раньше. Очень часто. Приходила в восторг от своего тела, от того, как оно чувствует. Но с появлением тебя что-то сломалось. Поначалу считала, во всем виновата Наташа. Ты слишком привязан к ней, чтобы целиком принадлежать мне. Потом поняла — дело не в тебе.

С тобой я стала другой. Мне стало хотеться быть сильной. Не смотри так. Ты хороший, мне было очень хорошо с тобой! Просто однажды позавидовала тебе. Вдруг подумала, это счастье — обладать женщиной. У меня никогда такого не было. Вот и потянуло к Наташе.

Я люблю тебя. Но ты не свободен. Не от Наташи. От самого себя. А я свободна. И мне нужен такой же свободный человек. Чтобы он был мужчиной только, когда я этого хочу. А если мне нужна женщина, чтобы он был со мной женщиной.

Если бы ты мог понять!

И измениться…

Я протянул руку и нащупал выключатель. В комнате стало светло.

В темноте разговаривать легче. Но опаснее.

— Послушай, — сказал я. — Можешь оказать мне еще одну услугу? Отвези к Денизу. Наташа там, я чувствую.

— Тебе надо лежать. Так сказал врач. После сотрясения, и с таким лицом.

— Ты же не станешь возить меня головой по лестницам и заставлять целовать ступени. Поехали, милая, поехали!

Мы напрасно потратили время. В квартире Дениза никого не было.

— Уплыли, — сказал портье. — Час назад.

Вернулись домой.

Ламья постелила мне в холле. Принял душ, лег и погасил свет.

Заснуть не удавалось.

Где-то капала вода.

Тяжелые капли гулко ударялись о беспокойную, сотрясающую весь дом поверхность.

Возможно, это были мои собственные барабанные перепонки.

Время, подумал я.

Когда люди засыпают, то превращаются в животных и птиц, в рыб и деревья, в небо, море и землю.

В себя, растущих или, умирающих.

В других людей.

Это их Время.

Когда хорошие и дурные сны клубятся над городом, перемешиваясь в облаках тумана и тепла, становится слышно, как Время ходит по комнатам и смотрит на тебя из темноты…

Ламья сходила на кухню и завернула кран.

Время исчезло.

Вернее, спряталось.

— Ты не спишь? — спросила она.

— Нет.

— Можно лечь с тобой?

— Ложись.

Она принесла подушку, легла и прижалась ко мне.

— Спокойной ночи, — прошептала она.

Но я этого уже не слышал.

Решили искать Наташу порознь. Я остался дома. Нужно было обзвонить друзей и знакомых. Вполне вероятно, Наташа находилась у кого-то из них. А Ламья отправилась на Буюкодар. Шла неделя Байрана, [30] Мусульманский праздник. и компания Дениза могла задержаться на острове.

Позвонил Жале.

— Наташи не было уже три дня, — холодно сказала она. — А еще я хочу тебе сказать, Никита, — мне стыдно, что я приютила такого человека, как ты.

— Мне тоже есть что сказать, Жале, — сказал я. — Прекрасно понимаю, чем вызвано такое отношение ко мне. Это, конечно, касается маленького инцидента в баре.

— Ты называешь это маленьким инцидентом?

— Не совсем правильно выразился. Безусловно, это был позорнейший факт в моей биографии, пятно на всю оставшуюся жизнь! И прошу прощения.

— Хорошо хоть, что ты осознаешь, — сказала Жале таким тоном, что я подумал, уж не примеряет ли она там епитрахиль.

— Да, Жале. Но я буду тренироваться. И тебе не будет больше стыдно за меня. В следующий раз я так уделаю этого турецкого Бормана, что он забудет, в каком месте у него находятся мозги, если, конечно, он и так это знает. Привет Эсре!