Григорий Ряжский - Натурщица Коллонтай

Да и понять меня можно, бабушка, — столько времени выдерживалась в неприкосновенности, хотя соблазнами заваливали меня с ног до головы все эти годы.

А Леонтий мой Петрович окончательно сдулся в половом плане, давно уже.

Схлопнулся.

Раньше он хотя бы делал слабые попытки, изредка, и иногда осуществлял их с трудом и с вялым результатом. Но за два последних года ни разу не подкатил пробовать даже. Целует в лобик перед сном и в стенку храпеть отворачивается, сны свои пожилые смотреть.

Я сперва злилась, сначала на него, потом на себя, а после успокоилась и перешла к действиям, чтобы начать соглашаться на ухаживания поклонников по совместному творчеству.

Боже ты моё!

Какой снова неинтересный мой Леонтий, оказывается, в сравнении с людьми искусства. Знаешь, никто из них, конечно, из художника и скульптора, каким отдавалась, всё равно не может сравниться с Пашей по интересу и глубине высказываний и мыслей. Но и с Леонтий Петровичем тоже рядом не стояли оба по накалу постельных отношений и беседам об искусстве и бытии человека.

Зато оба выпивают.

И немало.

А после валятся без чувств и засыпают.

И порой это обесценивало и приводило почти к голому нулю все наши разговоры и проникновенные беседы в обстановке художественной мастерской: и про душу, и про гениев кисти и холста, и про Божий дар, и про остальное творческое и бессмертное. Плюс бесконечные друзья, приятели друзей, с бутылками, посторонними бабами и шумом, от которого нередко закладывало уши.

И дымят папиросами как ненормальные, до удушья и спёртости воздуха в подвалах, оборудованных под жильё, и на творческих чердаках.

Я, может, связи свои продлила бы на сколько-то ещё, но через время становится невыносимо и затруднительно терпеть неудобства. И я решила, что затягивать не стоит, проще подобрать вариант более подходящий, без этой удушающей пронзительности и настолько улётного времяпровождения.

Понимаешь, они думают, я хотя и красивая, и статность свою сохранившая со всеми вытекающими, но всё ж-таки обычная незаурядная натурщица, одна из восьмидесяти наших подневольников, оголяющих себя до любой позы по приказу учебного процесса. И считают, что кто склад охраняет, тот с него хранимый товар обязательно имеет — закон джунглей. И каждый, в особенности когда примет третью по счёту или очередную, как заведённый забрасывает, чтобы к нему съезжала насовсем, в подвал или чердак, вместе жить. А при этом оба женатые, точно выяснила, нетрудно оказалось. А с одной из них даже выпивать пришлось как-то, рядом сидели, а потом только познакомились.

Хрень какая-то!

Знали б они, как живу, с кем и что имею от этой жизни, заглохли б, и с разговорами своими и с уверенностями в лёгкости добычи в виде меня и моей натуры, и звать бы перестали в непонятность под действием выпитого.

Но только мне самой выгодней молчать в тряпочку и кивать обычной натурной дурой, чтобы просто получить разрядку от заурядной и довольно скучной жизни с Леонтием, уныло перемещающимся в сторону заката жизни по одним и тем же давно проложенным рельсам, как старый паровоз без заворотов, гудков и скоростей.

Мне стыдно с тобой об этом, бабушка, после того, как вчиталась в твои произведения и про саму тебя выискала кой-чего. Да и сама ты, знаю теперь, жару давала немалого, только держись, и про романы твои бесчисленные в курсе.

Женатый меньшевик Пётр Маслов, социал-демократ большевистского направления Шляпников, моложе тебя, кстати, на 11 лет, нарком Дыбенко, из бывших матросов, тоже 16 годков разницы в его же пользу, секретарь дипмиссии французик Марсель Боди — и тот, на минуточку, 21 год до тебя не дотягивал.

И все почти расстреляны, кто наш.

А злые языки говорят, переспала наша Шурочка со всеми почти соратниками Ленина, да из связей своих половых с другими большевиками никакого секрета обычно не делала, а один так даже застрелился из-за тебя и своей неразделённой к тебе любви.

Вот это я понимаю!

И какие у меня после такого тайны от тебя, Шуринька, — нет никаких больше.

Знаешь, поняла вдруг, что мы с тобой не только лицом похожи, а ещё и внутренним устройством в поисках лучшего для себя мужчины.

Отвлеклась, всего ведь всё равно не ухватишь. Теперь снова по делу.

Ломают нас, конюшню.

Не то, говорят, сама вот-вот рухнет. Короче, ордер нам переезжать, в изолированную двушку на 4-й Вятский переулок, за Савёловский вокзал. Мы же трое так и прописаны семьёй, с мужем Пашей и Мишенькой моим. Паша призывает, срочно чтоб.

Говорит:

— В четверг стронемся, машину заказали. С концами.

Я:

— Как же мне теперь через дорогу-то?

Он:

— Лучше совсем никак, Шуранька. Окончательно.

Я:

— Хочешь сказать, я не нужна моему ребёнку?

Он:

— Просто хочу сказать, что это ему во вред. Он уже большой мальчик и вполне разумный. И он не воспринимает тебя как мать, уже давно. Да тебе и самой меньше беспокойства. И мы думаем, что нам больше не потребуется содержания от тебя никакого, и на Мишу, и за Есфирь — сами, полагаю, справимся.

Я села на стул, молчу.

Он выходит, с Мишенькой.

Она заходит, Есфирь.

И смотрит на меня, спокойным лицом, без эмоций и контрибуций.

Говорю:

— Как же так, Есфирь, что тут вообще у вас происходит? И почему теперь задаром? И зачем Паша про вас говорит «сами справимся»? Это кто вы такие сами, это ты с моим мужем законным, что ли?

Она:

— Александра Михайловна, мы с Павлом Андреевичем любим друг друга и собираемся создать официальную семью, расписаться, если вы не против дать ему развод. Тем более, вы сами замужем за Леонтием Петровичем. Нам обоим кажется, что уже давно пришла пора прекратить это ваше невнятное существование между двух берегов и окончательно определиться. Мы, со своей стороны, определились и сделаем всё, чтобы Мишенька был счастлив и воспитан подобающим образом. И я очень прошу вас, просто умоляю не строить нам препятствий для нашего общего будущего и его блага.

И тоже села на стул, но глаза свои от моих не отвела, будто не сказала ничего для меня постыдного. А я думаю, кто ж у них кого первым в келью мою заманил, он или же сама она, не дожидаясь приглашения, за прибор его потянула удивительный, шалава аккуратная.

Я:

— Совсем сдурела? Кто ты и кто я, подумай сама, ненормальная. Как это я возьму и откажусь от Мишеньки своего ради тебя?

Она:

— Кстати, о Мише. Мы также хотели бы, чтобы вы там не появлялись, по новому адресу нашего проживания, так всем нам будет проще, а главное, самому ребёнку, просто из соображений здравого смысла. Ну зачем вам это, Александра Михайловна, сами подумайте? Вы же свой выбор для себя давно уже сделали, когда дали согласие Леонтию Петровичу отделить ребёнка от вас, от вашей с ним совместной жизни.