Юрий Григ - Пусть умрёт

— Между прочим, трюфели, Паша, самая дорогая жратва в мире. Во Франции их со свиньями ищут. Они их по запаху находят. Чуют, представляешь, под землей.

— Ты че?! Наша икра дороже! – не согласился Паша, тараща на толстяка и без того выпученные глаза.

— Икра на втором месте, – уверенно возразил толстый, дожевывая очередной грибок стоимостью в МРОТ.

— Да нет, Егор, точно тебе говорю: была передача по телеку. Там говорили, что черная наша, особенно белужья, на первом месте, – в голосе Паши зазвенела отлитая в бронзу гордость за Отечество, обладающее таким явным преимуществом перед другими, явно неудачливыми в отношении даров природы, странами. – Я в Лондоне сам покупал. Знаешь сколько?

— Твой Лондон – отстой! Не знаю, что ты там по ящику смотрел, а я изучал вопрос серьезно, братишка. Читал в книжке одной, название... щас не помню... У меня записано. А по ящику любую лапшу на уши навешают...

— Не, ты мне скажи, ну сколько твои трюфеля потянут? – не унимался все еще обиженный за державу и полный решимости не уступать пальму первенства Паша.

— Не трюфеля, а трюфели, – поправил Егор.

— Какая, хрен, разница! – огрызнулся Паша, – грибы они и в Африке грибы!

— Ну не веришь, ну... Вот у Якыча спроси, – Егор зацепил рукой, как граблей, одного, проходившего мимо, который, судя по всему, держал курс на черепаховое мясо, запеченное в кляре.

— Лев Якч... – икнул Егор, – можно тебя на минутку... того... отвлечь...

— В чем дело, молодые люди? – добродушно осведомился тот.

— Ты, эт-т, Егор, постой!.. Дай мне спросить. Лева, скажи, какая жратва самая дорогая?

— Где? Здесь что ли?

— Не... вообще.

— Как вообще?

— В мире, ёкть... Блин, извини, икота, ёкть...

— А в мире... Ну вы, мужики, даете! Все ж знают – самую дорогую жратву делают эскимосы на Аляске. Только белому человеку этого не понять, – он подвигал указательным пальцем из стороны в сторону, синхронно провожая его глазами, как сопровождают молоточек невропатолога. – Это особым образом приготовленные экскременты детеныша тюленя. Въезжаете, пацаны? Всё на этом свете – говно!

Посмотрев на окаменевших «пацанов», успокоил:

— Шутка... Мужики, давайте-ка лучше выпьем, а? Выпьем за здоровье нашего уважаемого Марлен Марленыча, выдающегося человека, бескорыстного друга и замечательного товарища!

Идея всем понравилась. Забыв про так и не выясненный до конца вопрос о деликатесном приоритете, они дружно чокнулись и опрокинули заледеневшие стопочки, предусмотрительно поднесенные одним из расторопных официантов, способных читать мысли присутствующих еще до того, как они появлялись в их порядком затуманенных мозгах.

Засим приступили к обсуждению цен на наручные часы, что, приходится согласиться, было не менее важным, чем предшествующая тема.

Звучала ненавязчивая музыка. Гости, совершая броуновское движение, подобно молекулам, слеплялись в группки, которые, просуществовав совсем недолго, распадались и, заряженные новой порцией информации, спешили поделиться ею со своими очередными собеседниками. Время от времени кто-то вдруг, вспомнив о хозяине пирушки, произносил несколько слов от всей души. Все ожидали сюрприза, ибо знали – Марлен Марленыч непременно что-нибудь этакое выдаст.

И тут вышел на сцену какой-то, на пингвина похожий. Попросил минуточку внимания.

Все, естественно заинтересовались, что сейчас предложат; гвалт помаленьку пошел на убыль. Свет погас. По обочинам поляны разом вспыхнули факелы, шатры с притихшей публикой осветились красноватым колеблющимся светом. Под звуки трансцендентного этюда Листа «Дикая охота» из темноты, сгустившейся между палатками, вкатили на телеге целиком зажаренного сохатого. Огромная туша возвышалась, подобно горе, рога и глаза подсвечивались фосфоресцирующим светом, а по сторонам шагали усатые дядьки, одетые по-охотничьи, словно сошедшие с картины Перова «Охотники на привале».

Банкет раскручивался на всю катушку.

Но хватит об этом! Хватит испытывать твое терпение, читатель, скучным описанием разгула чревоугодия и гедонизма. Надеюсь, ты уже получил достаточное представление о результирующей умов и настроений, царящих здесь. Посему предлагаем оставить до поры до времени это скопище и, как подобает многоопытным наблюдателям, невидимой и неслышной тенью перелетим в запрятанную в дубовой рощице невдалеке стеклянную оранжерею.

Строение было не совсем обычным: в теплой и влажной атмосфере искусственного лета среди буйно разросшихся тропических растений порхали экзотические бабочки. Доставлялись они сюда по прихоти хозяина резиденции, и в связи с исключительной краткосрочностью насекомьей жизни предстояло им сгинуть на противоположной стороне планеты, в холодной неприветливой стране, где раздолье было разве что их сестрам – маловыразительным, блеклым капустницам.

Здесь, уютно устроившись в колониальных плетеных креслах, за столиком, опирающимся на ножки в виде массивных львиных лап, вели беседу двое мужчин.

В одном из них мы, уже порядком разочарованные безрезультатными поисками, наконец-то с радостью распознали неуловимого хозяина вечеринки, самого Марлена Марленовича. Другой, полноватый, вылитый колобок, с ярко выраженной азиатской внешностью – был незнаком.

Столик располагался на островке, омываемом с обеих сторон ручьем, вытекающим из купы кустов анноны в рост человека. Ветки были усыпаны спелыми сахарными яблоками, похожими на виноградные грозди, высеченные из оникса.

За стеклянными стенами было уже порядком темно. Оранжевыми апельсинами зажглись на деревьях фонари вокруг павильона. Воздух был свеж и прозрачен. Отдаленный шум, напоминающий о происходящем на поляне, не мог помешать разговору.

— Хорошо тут у тебя! Как в джунглях, – произнес завороженный гость и умолк, озираясь вокруг.

Говорил он по-русски без акцента, однако, речь его носила следы восточного колорита, впрочем, не слишком нарочитого. С минуту они молчали, и, как бы очнувшись, он сказал:

– Я помню, как ты помог отцу, Марлен. Он не забыл... Большое тебе спасибо за это.

Он почтительно склонил голову, отдавая дань уважения человеку, пришедшему на помощь его родителю в трудную минуту.

— Как он? Встречаетесь? – нетерпеливо взглянув на часы, поинтересовался Пронькин.

— Спасибо, нормально. Чаще перезваниваемся.

— Это хорошо. Сын не должен забывать родителей. Но, давай, дорогой Нурулло, ближе к делу. Говори, какие проблемы?

— Гражданство надо, Марлен-офо. Поможешь?

— Гражданство?! Кому?

— Мне.

Пронькин откинулся на спинку кресла и рассмеялся. Кресло скрипнуло.

— Тебе?! Скажи, Нурулло, зачем тебе российское гражданство? Что, дома так плохо?