Том Бойл - Детоубийство

– Не хочет ли кто-нибудь предложить мне выпить?

Тут подоспели мои племянники. Когда я их видел в прошлый раз, это были орущие краснорожие младенцы в грязно-желтых пеленках, случилось это как раз во время похорон, когда я остался один без матери, а было мне тогда двадцать три года. Теперь им восемь и шесть лет, одеты они были в комбинезоны и не по размеру большие футболки. Они подбирались ко мне, пока я посасывал виски, предложенный братом.

– Привет, – сказал я им, улыбаясь так, что чуть рот не треснул, – помните меня? Я ваш дядюшка Рик.

Они меня не помнили – не могли они меня помнить, – но при виде двух желтых упаковок арахисовых леденцов М amp;М, которые я приобрел в газетном киоске аэропорта, их лица просветлели. Восьмилетний Джош робко взял леденцы у меня из рук, а его брат смотрел на меня во все глаза, видимо, ожидая, что я сейчас оскалю клыки, и изо рта у меня польется черная блевотина. Мы сидели в чистенькой, домашней гостиной и постепенно знакомились. Филипп и Дениза вцепились в свои стаканы, словно боялись, что кто-то их сейчас украдет. Мы все улыбались.

– Что это у тебя в брови? – спросил Джош.

Я потрогал пальцем тонкую золотую проволочку.

– Кольцо, – ответил я. – Вроде серьги, только продета не в ухо, а в бровь.

Долгое время никто ничего не говорил. Джефф, младший, по-моему, готов был заплакать.

– Но, зачем? – вымолвил, наконец, Джош, и Филипп рассмеялся, и я тоже не смог удержаться от смеха, Нормально. Все было в порядке. Филипп – мой брат, Дениза – моя невестка, а эти детишки с любопытными мордашками и в джинсах – племянники. Пожав плечами, я продолжал смеяться.

– Потому что это круто, – ответил я, не обратив внимания на взгляд, брошенный на меня Филиппом.

Позже, после того как я спустился из детской, почитав детям историю про доктора Сюсса, от которой у меня голова пошла кругом, мы с Филиппом и Денизой сели обсуждать мое будущее за кофе с домашними булочками с корицей. Точнее говоря, мое ближайшее будущее, которое наступит завтра в восемь утра, и наступит оно в клинике брата. Я буду там простым работягой, несмотря на три года колледжа, музыкальное образование и семейные связи, стану мыть пробирки с тестами, скрести полы и отчищать подносы из нержавеющей стали от того, что там остается, когда брат с коллегами заканчивают процедуры.

– Хорошо, – сказал я. – Просто отлично. Думаю, у меня не возникнет проблем.

Дениза подобрала ноги под себя, усаживаясь на диване поудобнее. На ней был полосатый халат, под которым могла бы укрыться целая армия.

– У Филиппа был негр, он работал на полную ставку, вплоть до прошлой недели, прекрасный человек и очень энергичный к тому же, но он… хм, не захотел…

Из темноты на дальнем краю дивана раздался голос Филиппа.

– Нашел себе место получше, – пояснил он, глядя на меня сквозь аквариумы очков. – Боюсь, что эта работа не слишком интеллектуальна или интересная, как ни смотри на нее, но понимаешь, братишка, это же для начала, и притом…

– Да, понимаю, – ответил я, – бродягам не пристала разборчивость. – Я хотел что-нибудь добавить, чтобы смягчить свои слова, ведь я не хотел, чтобы он считал меня неблагодарным, я действительно был ему благодарен, но не успел. Именно в этот момент зазвонил телефон. Я огляделся в поисках источника звука – это был не совсем звонок, скорее негромкое мычание типа «е-е-е-е», и тут заметил, что мой брат с женой глядят друг на друга так, словно в комнате разорвалась бомба. Никто не двигался с места. Прозвучало еще два сигнала, прежде чем Дениза спросила:

– Интересно, кто бы это мог быть в такое время? – и Филипп, мой брат, украшенный огромными очками и большой лысиной, владелец собственной клиники в Детройте, ответил:

– Не обращай внимания, забудь, это просто никто.

И было очень странно, что мы сидим тут, в тишине, и прислушиваемся к телефону, который все звонит и звонит – раз двадцать, как минимум, раз двадцать, – пока тот, кто был на другом конце провода, не повесил, наконец, трубку. А мы все молчали и молчали, тишина звенела в ушах, и тогда Филипп поднялся, посмотрел на часы и спросил:

– Как вы думаете, не пора ли нам спать?

Я не тупица, по крайней мере, не глупее многих, и я вовсе не преступник. Я просто погружался все глубже в пучину безнадежности после того, как бросил школу из-за музыкальной группы, в которую вложил всю свою душу, а она распалась через год, и одно покатилось за другим. Я находил работу и бросал ее. Проводил массу времени, лежа на диване, щелкая пультом TV и копаясь в книгах. Я знакомился с женщинами и терял их. И постепенно понял, что задирать нос – занятие для дураков, это бессмысленное и пустое времяпрепровождение. Но я начал курить, сначала два-три раза в неделю, а потом они превратились в пять-шесть вечеров в неделю, а потом и каждый день, все время напролет, почему бы и нет? Так я думал. Честно. И вот я оказался в Мичигане, и мне пора начинать все сначала.

Вовсе не нужно было быть гением, чтобы понять, почему мой брат и его жена не стали снимать трубку телефона – особенно после того, как на следующее утро в семь сорок пять мы с Филиппом остановились на автомобильной стоянке позади клиники. Я толком еще не проснулся – на западном побережье часы сейчас показывали бы без четверти пять, и о том, чтобы проснуться в это время, я даже подумать не мог без головной боли, а уж провернуть такой фокус наяву… За запотевшими окнами висела морозная дымка лимонного цвета. Деревья за ночь тоже листьями не покрылись. На обочинах лежала ледяная каша.

По дороге мы успели немного поговорить с Филиппом, совсем немного, учитывая мое самочувствие. Дениза напоила меня кофе – больше я ничего не мог проглотить в это время, Филипп съел большую чашку с отрубями и семенами подсолнечника, залитыми обезжиренным молоком, а мальчики, еще стесняясь меня, в полном молчании умяли «Lucky Charms» и сладкие хлопья. Я вынырнул из дремы только тогда, когда колеса машины зашуршали по бетонной полосе, отделяющей территорию частной стоянки от улицы. Вокруг стояли люди – плотная стена плеч, шляп и дышащих паром лиц, и все они кричали на нас. Поначалу я не понял, что происходит, мне показалось, будто я попал в какой-то дрянной фильм, вроде «Ночи живых мертвецов» или «Парада зомби». Они вопили на нас, оскалив зубы, из их ртов вырывалось горячее дыхание.

– Убийцы! – кричали они. – Нацисты! Детоубийцы!

Мы проталкивались на автостоянку через толпу людей, словно сквозь густой лес, и тогда Филипп бросил на меня взгляд, который объяснял все, начиная с морщин на его лице и полноты Денизы и заканчивая телефоном, который звонит посреди ночи не умолкая, сколько не меняй номер. Это была война. Я выбрался из машины, сердце у меня стучало как бешеное, а холодный воздух ножом резанул по лицу. Я оглянулся – они стояли в воротах, бесформенная густая толпа. Теперь они пели. Какой-то гимн, самодовольный ханжеский гимн, прославляющий Иисуса, и их пение перекрывало шум дорожного движения, словно бряцание оружия. У меня не было времени разбираться в своих чувствах, но я успел ощутить накатывающую на меня волну ярости и оскорбления. И тут на мое плечо опустилась рука Филиппа, и он сказал: