Мария Бушуева - Отчий сад

— Я пришла к вам с предложением. — Николаева не желала снисходить до дипломатии и предпочитала, как говорится, рубить с плеча. — Я дам вам пятьсот долларов, а вы обязательно выполните мою просьбу — никогда, понимаете, никогда больше не встречайтесь с моим мужем!

— Вы так дешево его цените? — в тихой Светлане, наверное, таилась непонятная сила, которая неожиданно для Николаевой обнаружила себя снова. Сила эта вызывала замешательство именно своим несоответствием тому тонкому и отрешенному женскому облику, который казался не просто слабым, но почти не вписывался в современное время — время жестоких игр. Так подумала Николаева. Но она не умела отступать. И, прокашлявшись, потому что в горле у нее возник нервный комок, продолжила:

— Я дам вам тысячу, полторы, даже две — но вы должны оставить моего мужа в покое!

— Я подумаю, — сказала Светлана и отвернулась к окну. Ответ был просто шахматным ходом — иначе невозможно было бы от навязчивой женщины отделаться — она поселилась бы здесь навечно! — так представилось

note 317 Note317 322 Светлане, и она ощутила, как сама под железным натиском начинает сжиматься, уменьшаясь в размерах, и вотвот сократится до размера воробья. Именно воробей сидел на ветке перед окном, чирикая — и взгляд Светланы ему улыбнулся. Черно-рыжая кошка, изогнув спину, удовлетворенно мяукнула и скользнула по ламинату к дверям. И когда сначала звякнул автоматический замок, потом легко просвистел лифт, а затем за окном прошипели шины уносящейся машины и по небу пронеслась какаято молниеносная тень — точно черно-рыжая кошка, заскочив на темное облако, пролетела мимо окна, Светлана упала на тахту, застеленную клетчатым пледом, который она купила там же, где покупал все вещи Ярославцев — в недалекой от Куркино Икеи, упала — и заплакала.

Она плакала обо всем сразу — но особенно о голубоглазом мальчике, от власти которого пытался освободиться город ее души. Ярославцев бродил по его ее улицам и переулкам — и она, в отличие от других людей, менее чувствительных, всегда ощущала, как Дмитрий, проходя ее насквозь, на минуту задерживается в тенистом переулке ее детства и, встречая там ее голубоглазого принца, выходит из мира ее души с грустью несбывшегося.

Светлана любила Александра Грина, она даже однажды съездила в Феодосию, чтобы побывать в доме, где он жил, но нашла просто провинциальный приморский музейчик, в котором уже не витал его гордый и нежный дух. Она спросила экскурсовода — черноглазую женщину полу гречес кого-полутатарского типа, где жил Грин в последние годы, и та посоветовала посетить Старый Крым.

Светлана ехала на дребезжащем автобусе мимо обожженных солнцем небольших селений, вдыхая запах горячей потрескавшейся земли и сухих, едва заметно колеблющихся трав, пока не оказалась в полугородкеполупоселке, застроенном однообразными серыми домами

— или ей так показалось, что дома все серые? — под крышами у многих виднелись звезда и полумесяц.

note 318 Note318 323 Она побродила между домами, пугаясь крикливых собак и подозрительных хозяев, высматривающих чужаков из полузакрытых окон, с напряжением дождалась автобуса

— и вернулась обратно в Феодосию, в скромный пансионат, на десять дней пребывания в котором она скопила денег, заменяя другую библиотекаршу, занимавшуюся у себя на даче рассадой.

И сейчас она плакала, уткнувшись в плед, шерстинки которого щекотали ее слишком чувствительную кожу, плакала о том, что не сбылось, а ведь она так верила своему любимому писателю, верила, что наступает в жизни такой миг, когда несбывшееся зовет нас, и мы оглядываемся, стараясь понять, откуда прилетел зов.

Она плакала о том, что одна, что она никогда не знала мужских объятий, что у нее нет детей, и легкий завиток детских волос не ласкает сейчас ее мокрую щеку, и еще о том, что новые туфли, которые она купила и которые ей так понравились, жмут, а продавец отказался их поменять на другую пару, презрительно рассмотрев подошву, немного стершуюся от двух дней носки, и окинув сальным взором плебея, презирающего жизнь духа, но служащего только грубой материи, Светланин скромный синий плащ.

А других туфель у Светланы не было.

Все ее отчаянье, накопившееся за долгие годы одиночества, все раны и трещинки улиц и переулков ее души, уставших от ожидания, все горькое разочарование в том, что мечта может сбыться по законам, обещанным книгой, и наконец, острое оскорбление, которое она вынуждена была сегодня терпеть от малознакомой женщины, — все это вырвалось, вылилось из души слезами, которые, все усиливаясь, уже стали рыданиями — и этот нескончаемый ливень обрушился на старые переулки, на урбанистически- современные площади, на тенистые парки и на старые разноцветные качели, на которых раскачивал ее голубоглазый мальчик, который сейчас не успел убежать в дом — и стоял под этим огромным светло-голубым

note 319 Note319 324 ливнем, нет, светло-зеленым ливнем. Нет, нет! Под этим огромным солнечным ливнем, подняв к нему счастливое смеющееся лицо…

Николаева быстро погасила у себя досаду, возникшую из-за того, что женщина по имени Светлана оказалась не так проста и не так корыстна, как представлялось. Тем не менее, и Катерина была в этом уверена, больше она не станет приходить к нему в мастерскую — хотя бы из опасений встретить там законную жену, столь жестоко ее унизившую.

Унижения люди обычно не прощают, но в месть этой странной библиотекарши (о ее профессии она узнала у Дмитрия) как-то не верилось. Кинется от обиды к какому-нибудь шоферу, который привозит в соседнюю с библиотекой палатку фрукты или хлеб, вот и все.

Но настроение все-таки, как мобильный телефон, требовало подзарядки.

И, вырулив на Ярославское шоссе, Николаева вскоре притормозила машину у кафе. Ей хотелось выпить кофе, посидеть, удивляя своим шикарным видом скромнонагловатого парня за стойкой. Она уже заезжала сюда раза два, и каждый раз этот поджарый ловкий зеленоглазый шатен не сводил с нее и с ее этюдника, который она всегда брала из машины с собой, любопытного взгляда. Она знала, что такое любопытство легко становится страстным желанием — желанием обладать женщиной из другого мира. И ей нравилась роль еще вполне моложавой вдовствующей королевы-художницы.

Ярославцева она мысленно как мужчину для себя похоронила. В его сверхталантливость она не хотела верить никогда, загоняя знание о масштабе его дарования глубоко в свое подсознание, чтобы не впасть в депрессию от комплекса собственной бездарности. Она только так и воспринимала Дмитрия — просто как весьма красивого мужчину, но, перевалив за сорок, к мужчинам своего возраста всякий интерес утратила, замечая только молодые тела