Фелисьен Марсо - Капри - остров маленький

Он открыл дверь.

— Эти маленькие славные дамочки, — пробормотал он. — Эти грязные маленькие славные дамочки. Выставят тебя на смех и все. А заодно и меня тоже.

Ночь.

Их губы, наконец, разъединились.

— Я люблю тебя, — сказала Сандра.

Андрасси наклонился, прижался губами к ее шее. Ее голова была откинута назад, и шея ее была твердой и напряженной. Андрасси слегка прикусил ее. Она издала тихий стон и еще сильнее повернула голову в сторону. Андрасси нежно покусывал ее все дальше и дальше, почти в самый затылок, в то место, где начинаются волосы.

— Как хорошо, — сказала она. — Еще.

Он стал покусывать сильнее. Тело Сандры под его телом напрягалось, напрягалось. Затылок то уходил, то возвращался.

— Сандра.

Они были в темноте, наконец-то, совсем одни, затерянные в ночи. Большие сосны, как зонтики, прикрывали их своей тенью. В двух шагах от них тень кончалась, и начинался лунный свет, белый и пустой. Рядом с ними, словно часовой, застыла агава со своими твердыми саблеобразными листами.

— Любовь моя…

Только голоса нарушали их уединение. Категоричные, более громкие, чем в жизни, голоса. Они доносились из кинотеатра, который находился совсем рядом. Киномеханик, должно быть, открыл свою кабину. Слышны были голоса из фильма, как в зале, даже еще более громкие оттого, что они одни звучали в ночной тишине. А во время пауз слышалось монотонное тарахтение проекционного аппарата. Или другие шумы: мотора, сирены, шорохи, доносившиеся из города, как из какой-то дыры.

— Я тебя люблю.

Они были одни, одни на клочке каменистой почвы. Сандра — на спине, Андрасси — полулежа на ней.

— Еще, — попросила она.

Перед этим, после ужина Форстетнер сел играть в шахматы с Сатриано. И тогда Андрасси вдруг сказал:

— Не знаю, что со мной такое. У меня болит голова.

— Это из-за погоды, — заметила госпожа Сатриано. — Хотите таблетку?

И Форстетнер присоединился к ней:

— Прими таблетку.

— Нет.

Андрасси стоял сзади Сатриано, напротив Форстетнера.

— Нет, — повторил он. — Я лучше пойду пройдусь.

Подавшись грудью вперед, склонившись над шахматами, Форстетнер поднял на него глаза.

— Это глупо, — проворчал он.

— Почему?

Они смотрели друг на друга.

— Почему? — повторил Андрасси с вызовом в голосе.

Выражение лица Форстетнера медленно менялось. В старых морщинистых чертах опять появилось что-то вроде тревоги.

— Лучше прими таблетку.

— Нет. Небольшая прогулка полезней любых таблеток.

Андрасси вышел. Он знал, что в этот вечер Сандра собиралась пойти с подругой в кино.

— Моя любовь.

— Мы будем жить вместе, правда? Всегда?

— Да, — ответил Андрасси.

Громкие голоса из фильма разрезали ночь, как простыню.

Он поджидал ее в нескольких шагах от ее дома.

Рамполло жили рядом с церковью, в одном из сводчатых переулков. Андрасси и раньше, когда Форстетнер посылал его в город, раза два или три, с превеликим удовольствием делал крюк, чтобы пройти мимо ее дома.

— Ты меня увезешь отсюда, а? В другое место, где нам не нужно будет прятаться?

— Да.

В переулке была стена, а в ней всегда открытая дверь, которая вела в тесный дворик… Андрасси замедлил шаг. Он заставлял себя идти медленнее. Если бы он повиновался инстинкту, то он, пожалуй, ускорил бы шаги. Он заглянул во двор. Над тремя горшками с геранью висело белье, маленькие детские вещи, рубашка, розовые трусики, может быть, трусики Сандры.

— Любовь моя…

— Я хотела бы быть с тобой совсем одна.

— Ты и так со мной совсем одна.

— Нет. По-другому.

Он ждал ее. Она вышла со своей подругой. С той же самой. Он направился к ним.

— Мне удалось вырваться.

На ее лице появилась широкая и свободная улыбка, ее ясная улыбка; глаза ее блестели.

— Сходи в кино одна, — попросила она подругу.

Это была идея Сандры пойти в парк, который называли «Садом Августа» и который находился над кинотеатром.

— Мы никогда не будем одни на этом острове. Нам нужно уехать.

— Но как?

Она провела рукой по груди Андрасси, под его рубашкой, легонько, словно пробежала птичка.

— Мы могли бы работать, оба.

— Для начала всегда нужно иметь хотя бы немного денег.

— А у тебя их нет?

— Нет, — ответил Андрасси.

Она немного приподняла голову и тоже укусила его в шею — это был уже настоящий, яростный укус.

— Ай, маленькая вампирша!

Его голос звучал весело. А голос Сандры был грустным. В нем слышалась какая-то тревога.

— Ты не мог бы их у кого-нибудь занять?

— Деньги?

Фильм должен был вот-вот кончиться. В тишине звучала щемящая сердце музыка, музыка смерти, музыка расставания. Мужчина уходил навсегда. Женщина обернулась еще раз. Ее глаза наполнились слезами. Андрасси наклонился.

— Сандра…

— Мой великан, — сказала Мейджори Уотсон. — Счастье мое…

В комнате Мейджори было темно, только пятно лунного света лежало на гладком полу.

— Есть такое, чего я не знала, — проговорила она. — Моя любовь…

Ее голос в темноте звучал тихо.

— Я люблю тебя, Станни.

— Но ты же ведь собираешься уехать.

— Без тебя моя жизнь была бы такой, как если бы я никогда не рождалась на свет.

— Но ты хочешь жить со мной, хочешь? — спрашивала Сандра. — Ты хочешь жить со мной? Скажи мне правду.

— Я хочу жить с тобой.

— И мы уедем?

— Когда-нибудь уедем.

— Всего несколько дней, Станни, — сказала Мейджори. — Всего несколько дней.

Это большое тело, это большое тело возле нее, такое длинное в темноте. Она прижалась к нему, уцепилась за него.

— Нет, нет, я не хочу расставаться с тобой.

— Но я приеду к тебе, дорогая. В Боулдер.

И Вос тихо засмеялся. Наверное, мысль поехать в Боулдер показалась ему смешной.

— Нет, — сказала Мейджори.

— Вот они, американки, — заметил Вос. — На Капри есть все, что угодно. А в Боулдере ты не посмела бы даже показать меня своим знакомым. Странное дело.

— О! Станни.

— Пустяки, дорогая.

Он обнял ее своей длинной братской рукой.

— Я сказал это просто так, чтобы посмеяться.

— Станни, — проговорила она.

Жалобным голосом, тонким протяжным голоском, как у девочки, затерявшейся в темноте, как у девочки, которую охватил страх, которая боится:

— Любовь моя, любовь моя, ты никогда не узнаешь, что ты мне дал.

И прижав лицо к его большой груди, к этому пространству, она заплакала.

— Мейджори!

— Я люблю тебя, я никого не любила, кроме тебя.

— Ты приедешь на следующий год.

— Нет.

— Как хочешь, — произнес Вос.

— Любовь моя, — сказала Сандра. — Ты меня любишь? Ты, правда, любишь меня?

— Да.

— Потому что, если бы ты не любил меня…

На следующий день погода выдалась усыпляющая. Дул сирокко, африканский ветер, теплый, как суп, бесформенный, как расползшееся сливочное масло, ветер, который нарушает планы, лишает инициативы, размягчает кости и сухожилия, рассеивает энергию. Правда, она, эта энергия, и в прохладную погоду тоже пробуждается не очень часто. Непрерывное созерцание красоты отнюдь не зовет к тяжелому труду. Где живут народы-труженики? В унылых странах. Пейзаж там угрюмый, солнце — тусклое, божье творение — слегка недоделанное: вот люди и тянутся к письменному столу, к слесарному инструменту, к своей работе. К тому же в северных странах обычно бывают нужны деньги, хотя бы для того, чтобы украсить и сделать более веселым интерьер, в котором из-за суровости климата люди вынуждены проводить большую часть своего времени. Говорят, что итальянцы, живущие на юге, ленивы. Клевета. Переехав в унылые страны, они работают. А зачем им работать на родине? Чтобы пить и есть? Итальянцы умеренны в своих потребностях. Чтобы согреться? Да разве же стоит уголь порога согретого солнцем дома?