Фелисьен Марсо - На волка слава…

ПЛАН КВАРТИРЫ НА ПРОВАНСАЛЬСКОЙ УЛИЦЕ А: спальня Б: кладовая В: столовая

Г: гостиная (стиль Мазюр) Д: кухня Е: туалет

Ж: лестничная площадка и лестница 1: супружеская кровать 2: зеркальный шкаф 3: кроватка малышки.

Итак, вхожу. Черт побери! Точно в десятку. Он тут, этот Дюгомье. Его шляпа висела на вешалке, на лестничной площадке, шляпа вполне в его духе, жемчужно-серого цвета, совсем новая, с модным заломом полей. Я поскорее в кладовку, остановился у двери спальни и слушаю. Ни звука. Их тут нет. У двери столовой. Тоже ни шороха. Проскальзываю в столовую. Когда двери столовой закрыты, поскольку она не имеет окон, там совершенно темно. Там спала Марта. Я слушаю у двери гостиной. Они были там. Но занятые спокойной беседой.

— Мать чувствует себя уже не так хорошо, как раньше, — говорил Дюгомье.

— Возраст, — отвечала Ортанс. — Мама тоже жалуется.

— Ну у твоей-то матери железное здоровье по сравнению с моей.

Ничего. Зря, значит, побеспокоился. И я ушел. Воспользовался непредвиденным свободным временем и отправился на улицу Синь к одной дамочке, с которой недавно познакомился. Только ее не было дома. Тогда я пошел бродить.

Значит, ничего. Но факт был фактом: Дюгомье находился у меня дома. Может, это было совпадением (Ортанс не скрывала от меня, что иногда он приходил во второй половине дня). Но могло быть и так, что он приходил часто. Разве не так?

Надо было проверить.

Дней через десять я поинтересовался у Ортанс:

— Сегодня во второй половине дня ты выходишь из дома?

— Нет.

В три часа возвращаюсь. Кладовая. Дверь спальни. Черт, они были именно там. Я слышал их голоса. Я припал к скважине: они в этот момент раздевались. Черт, ситуация прояснялась. Точнее, я предположил, что Ортанс раздевалась, так как в замочную скважину я видел только, как раздевается Дюгомье: не спеша, как у себя дома. Его пиджак — на спинке стула, брюки, ТЩАТЕЛЬНО СЛОЖЕННЫЕ; его ключи с бумажником — на камине. Они не торопились. А страсть? Что, страсть разве не существует? Может, я должен был помешать им. По правде говоря, эта мысль даже не пришла мне в голову. К тому же зрелище меня заинтересовало. В поле моего зрения появилась Ортанс. Голая. Она целовала Дюгомье, прижималась к нему. Да! Трудно себе представить, насколько это любопытно — и интересно — видеть, как те же жесты, которые обычно предназначались тебе, теперь предназначаются другому. А я-то думал, что знаю Ортанс. Однако теперь, видя ее с Дюгомье, я понял, что почти не знал ее. Да оно и понятно. Ведь когда она меня целовала, что я мог видеть? Ее лицо, ее плечо. Но не спину. И не впадины у нее под коленками. А ведь это существует, подколенные впадины. У них есть свои средства выражения.

Итак, это мне было интересно. И в то же время у меня возникло ощущение, будто это меня не касается. Это был спектакль, который, естественно, не был мне предназначен, и который, следовательно, в определенном смысле меня не касался. К тому же я различал их довольно плохо. К счастью, дверь была старой модели, и отверстие замочной скважины было широким, как мой глаз. Но кровать была расположена с той же стороны, что и дверь, около которой я находился, и когда они перешли в горизонтальное положение, я видел их не непосредственно, а только в зеркале шкафа. То есть довольно плохо. Фрагментами. Не говоря уже о том, что они, как какие-нибудь мещане, спрятались под одеяла. (ПОД одеяла: какая уж тут страсть!) Так что мне приходилось прибегать к воображению. Но я ждал. Терпеливо. Я взял табурет. Они много разговаривали. Я понял, что в постель они забрались всего во второй раз. Во второй раз. А ведь Дюгомье посещал наш дом уже полгода. Вот расхохоталась бы Роза, если бы я рассказал ей про это. Хотя нет, не расхохоталась бы: просто весело и снисходительно посмотрела бы. В своем стиле.

Итак, этот спектакль не был предназначен мне. Ладно. Он не касался меня. Ладно. Но он меня интересовал — вот в чем дело. И мне довелось присутствовать на нем несколько раз. Нужно сказать также, что в умении хитрить они оба не были сильны. В первый раз, когда я увидел Дюгомье, то есть во время его очередного визита, я поинтересовался:

— Так, значит, господин Виктор, в вашей Экспортной конторе вы находитесь с девяти часов до двенадцати и с двух до шести вечера каждый день. Так же, как и я. В общем, канцелярская жизнь.

— Нет, вовсе нет.

Мои слова задели его. Канцелярская жизнь? Минутку. Учитывая, что он старался казаться немного искателем приключений. Искателем приключений в хорошем смысле, разумеется. Промышленным магнатом.

— Вовсе нет. Это нечто совсем другое. Все зависит от того, что нужно делать. Иногда я остаюсь до восьми, а то и до девяти часов.

— Тогда, значит, вас эксплуатируют?

Дюгомье раздражен:

— Знаете, Эмиль, тот человек, который будет меня эксплуатировать, еще не родился. Я устроился как надо. Во вторник и в пятницу во второй половине дня я — свободен.

Во вторник и в пятницу? Я запомнил.

И Ортанс тоже не хватало хитрости.

— Ты уйдешь сегодня во второй половине дня? Пойдешь к своей матери?

Она отвечала «да» или «нет». Ей и в голову не приходило лгать.

Кроме того, я сделал перестановку мебели. Вечером того же дня, когда я застал их в первый раз, я переставил зеркальный шкаф. Ортанс ничего не понимала.

— Но зачем? Уже три года он стоит здесь.

— Вот именно. Пусть будет хоть какое-то изменение. Давай-ка, помоги мне. Раз, два, три. Поднимай!

И ОНА ПОМОГЛА МНЕ.

Затем я обнаружил свои намерения. Она была против.

— Я так устала, Эмиль. Я хочу спать.

Но я настоял. Может быть, она не хотела, чтобы я тревожил ее воспоминание.

— И еще эти одеяла!

Я сбросил одеяла.

— Но, Эмиль, мне холодно.

— Настоящим любовникам не нужны никакие одеяла.

В следующий раз, во вторник, с Дюгомье она тоже отбросила одеяла. А я был за дверью, на своем табурете. Именно в тот раз я едва не закричал. И все из — за шкафа. Это был старый шкаф с улицы Боррего. Ему было довольно много лет, и его дверца открывалась. Чтобы она не открывалась, туда просовывали сложенную в несколько слоев бумажку. И бумажка, должно быть, упала, или что-нибудь еще. Короче говоря, во время моего созерцания дверца открывается. Дверца шкафа, разумеется. Медленно-медленно. Представьте себе только! Зеркало двигалось, разворачивалось, отражая всю комнату и показывая мне оба их тела. Дюгомье и Ортанс, два их тела, которые медленно перемещались, как на волне, казалось, приближаясь ко мне, надвигаясь на меня, словно давний сон, который видишь вновь. А! Это было такое впечатление, клянусь вам! Ощущение яркое, быстрое, сладостное, даже слишком приятное, я припоминаю, потому что именно после этого эпизода, доставившего мне нечто вроде радости, это зрелище, вместо того чтобы продолжать интересовать меня, стало вызывать у меня чувство тоски.