Фелисьен Марсо - На волка слава…

— Вам бы надо жениться, господин Виктор. Это же ведь не жизнь. Вчера вечером, в постели, я говорил об этом Ортанс.

— Вы уделяете мне слишком много внимания, Эмиль, — сказал он с недовольным видом.

А я продолжал:

— Посмотрите, например, на меня. Каждый вечер, ложась спать, что я нахожу в моей постели? Такую вот красивую женушку, как моя Ортанс. Вы не находите, что это приятно?

— О! Я уверен в этом.

— А без этого кто я такой? Бедный сирота. И нужно было бы еще ходить к проституткам. В грязные кабаки. Где можно подхватить какую-нибудь болезнь.

Ортанс начинала с беспокойством посматривать на него, на своего Дюгомье. Но он возмущался:

— Ничего подобного. Проститутки — это не мой жанр.

— А как же вы тогда устраиваетесь? Может быть, они вам не нужны, женщины? Есть, похоже, такие мужчины. Им не нужны женщины.

— Мой дорогой Змиль, вы задаете нескромные вопросы.

— Эмиль, — призывала Ортанс.

— А что? Какие секреты между друзьями? К тому же, вы знаете, господин Виктор, я все разгадал. О! Я все разгадал.

Я делал паузу. Снова зажигал трубку. Я выжидал.

— Славная трубочка.

— Что вы разгадали, мой дорогой Эмиль?

Глупый Дюгомье. Ему не удавалось даже спросить так, чтобы голос не дрожал.

— Э, должно быть, когда человек попробует цветную женщину, то другие его уже не интересуют. Это правда?

— Я никогда не имел дела с цветной женщиной.

— Нет? Запах, может быть, не нравится?

Но все это… Я согласен, это действовало им на нервы. Но у них оставались их вторники и пятницы. Вот что надо было бы им еще отравить.

И вот однажды, после полудня, я стоял на своем месте у замочной скважины. А они, они лежали, но не двигались. Антракт, я думаю. Я машинально оглядел комнату. И вдруг заметил на камине бумажник Дюгомье. Как я уже говорил, этот свинтус раздевался обстоятельно, как у себя дома. И как у себя дома клал свой бумажник на камин. Вдруг у меня возникла мысль. Я встаю. Нажимаю на щеколду. Секунда уходит у меня на колебания. Я ВХОЖУ. Раздался мышиный писк. Ортанс. И больше ничего. Тишина. Они оба лежали на постели. Одеяла наполовину откинуты. Рука Дюгомье под Ортанс. Два устремленных взгляда. Без единого слова.

— Браво, браво, — произнес я.

Я беззвучно, кончиками пальцев аплодировал.

— Мои поздравления, Ортанс. С каждым разом все лучше.

Я направляюсь к камину. Беру бумажник.

— Э!

Это Дюгомье издал какой-то неясный звук.

— Что, господин Виктор, — говорю я. — Вы должны были бы уже понять, что мое скромное жалованье не может обеспечить нам комфорт, в котором мы с Ортанс испытываем потребность.

Кладу бумажник к себе в карман.

— Но это же мое жалованье за месяц, — кричит он.

— Именно поэтому Ортанс и посоветовала мне обождать, господин Виктор.

По правде говоря, я об этом заранее не думал, но все складывалось как нельзя лучше.

— Ортанс? — произнес он.

Бедняга! В какой-то момент мне даже стало жалко его. Он пытался встать, но Ортанс цеплялась за него, я думаю, машинально. Насколько я знал ее, в этот момент она еще ничего не поняла.

— Но вы…

И он смотрел на Ортанс.

— Ах и ах! Господин Виктор! Это вы нас очень удивляете. Откровенно говоря, вы из всех первый, кто так жеманится. Фи! Вы что, думаете, пять дней с Ортанс, те пять раз, что я оставлял вас в покое, не стоят вашей месячной зарплаты?

Тут он что-то промычал. Ортанс все удерживала его. Он грубо оттолкнул ее. Отбросил одеяло. А я направился к выходу. И, переступая порог, еще крикнул ему:

— Куда же вы? Оставайтесь. Не спешите. А если в бумажнике остались какие-то личные бумаги, я вам перешлю их по почте.

И сбежал по лестнице.

Я надеялся побыть немного в кафе, где я устроился за столиком, чтобы произвести инвентаризацию бумажника. Я был скорее разочарован. Не в том, что касается денег, нет. Как он и сказал, в бумажнике была вся его месячная зарплата. Три тысячи двести франков. Я, кстати, думал, что он зарабатывает больше. С его манерами, с его гонором. Но что касается личных бумаг, то их практически не было. Несколько писем, не представлявших интереса. Какие-то женские фотографии. Подаренные на память, наверное. Или фотографии его сестры, о которой он все время говорил. Я их отправил ему, подрисовав усы. Фиолетовыми чернилами. Потому что мне было весело. Мне хотелось шутить. Я смеялся сам с собой. К тому же я был доволен собой. Мне казалось, я блестяще сыграл эту маленькую сцену. Настолько элегантно, что впору было самому удивляться. Обычно я не столь красноречив. А тут, в спальне, слова сами приходили ко мне. Как в состоянии опьянения. Но опьянение было легким, веселым, приятным.

Из кафе я пошел к зубному врачу. Потом к Розе — это был как раз наш день. Что касается трех тысяч двухсот франков, то по тридцать франков за гостиницу с Розой, по шестьдесят — когда с профессионалкой — считайте сами.

Плюс брошь за тысячу двести франков, которую мне пришлось подарить Розе, которая собиралась свести число наших встреч к одному разу в неделю.

Но вот уж кто попищал в тот вечер, так это Ортанс. Я думал, что найду ее в слезах, раскаявшуюся, подавленную. Или что она будет молчать, согласно золотому правилу Мазюров. Ничего подобного. Не успел я снять пальто, еще не повесил шляпу на то место, куда вешал свою шляпу Дюгомье, а она уже вышла из кухни и набросилась на меня. Прямо на площадке.

— Отвратительный тип!

Я? Вот уж правильно говорится: век живи, век удивляйся.

— Вор!

И все это на лестничной площадке. Это она-то, всегда действовавшая с такой оглядкой на соседей. Я толкаю ее в кухню. Но она не прекращала. Да еще Марта, которая хныкала, держась за ее юбку. Столько осложнений.

— Можешь радоваться. Тебе захотелось испачкать мою любовь, и тебе это удалось.

Я должен был бы что-то ответить. Но ничего не мог сказать. У меня ничего не осталось от того запала, который проявился днем. К тому же потом был еще дантист, была Роза, много всего. А состояния благодати проходят быстро, я успел в этом убедиться.

— Так опозорить меня!

Ну и апломб! Разве это не я рогоносец, или, может, кто-нибудь другой? Но мне не удавалось разозлиться. Я попытался употребить сарказм:

— Это я тебя опозорил! Ты изменяешь мне, а я тебя опозорил. Оригинально.

— Но эти деньги! Деньги, которые ты взял, как вор.

— А он?

— Что он?

— Он, который ворует у меня жену.

Это получилось удачно, я думаю. Она разрыдалась. И Марта тоже плакала все сильнее и сильнее.

— Он меня оскорбил.

— Жена, которая изменяет своему мужу, заслуживает того, чтобы ее оскорбляли.

Логика была на моей стороне. Я понемногу приходил в себя.

— Но эти деньги. Он считает меня твоей сообщницей.

— Ты моя жена.

— Он считает меня обманщицей.