Леонид Левонович - Ветер с горечью полыни

И выходило, что главный виновник Костиного несчастья это он — председатель сельсовета Иван Сыродоев, пусть себе уже бывший, однако же вину за неудачную охоту, или, как все говорят, за браконьерство, взять на себя уговорил именно он, обещая выплатить штраф. А теперь от своих слов отказывается: моя хата с краю, ничего не знаю.

Лютая ненависть вспыхнула после того, как Сыродоев и Бравусов побили Костю, пугали, чтобы про них нигде не упоминал, чтобы никому не жаловался. И в Костиной душе вызревала месть.

На работу Костя не заходил, да и работы особой не было: поле лежало под снегом, ремонт техники не начинали, поскольку не привезли запчастей. Изредка он появлялся в гараже, мрачный, как привидение. Ребята цеплялись: «Костя, что ты надулся, как мышь на крупу? Почему молчишь, как жабу проглотил? Лося жалеешь? Так их в лесу полно. На днях рогач приходил к стогу сена…»

Костя яростно огрызался, грязно матерился, бывшие дружки-выпивохи все реже заговаривали с ним. Вернувшись из гаража, Костя вскидывал на плечо ружье, в карман горбушку хлеба и направлялся в лес. Возвращался в сумерках, без трофеев. Однажды вознамерился было выстрелить в большущую желну — черного дятла, но рука с ружьем сама опустилась: зачем? Черный дятел не виноват, что у Кости черные думы на душе. Желна молча сновала по стволу толстой сосны, по ее рубчатой, заскорузло-серой коре. Выше кора светлела, становилась медно-желтой. Наверное, в рубцах коры желна находила себе какую-то пищу. Костя вспомнил, что видел желну, когда под этой огромной сосной стоял с Андреем Сахутой. И пестрый дятлик тогда тоже молотил по сухостою.

Каждый день Костя ждал корреспондента или некоего известия из редакции. Сахута отбоярился советом, сам пошел на повышение. Свой своего тянет вверх. Костя прислушался к дятловой трели — тот молотил клювом, аж эхо катилось по лесу. Других звуков не было слышно. Мрачный, насупленный, припорошенный снегом, лес будто дремал и ждал Нового года. После него солнце начнет ходить выше, снеговые подушки с веток свалятся, лес вздохнет свободней, встрепенется и будет ждать весны.

Косте Воронину Новый год не обещал ничего хорошего. Судебный исполнитель приедет с участковым, опишут имущество, заберут корову. Аксеня будет голосить на всю деревню. А что делать Косте? С топором или с ружьем защищать свое достояние? А ради кого? Детей нет. Любовь к Ксене давно развеялась, как дым. Нет, в тюрьму Косте не хотелось. Но и жить тоже не было желания. Душа не имела свободы и воли. Сильнее всего было в нем желание отомстить, а там, что будет, то и будет. Один патрон он оставит для себя…

Блуждая по лесу, Костя вынашивал план мести. Где можно пересечься с Сыродоевым? Куда он ходит? Где бывает? От, кабы он отправился в лес, но он один не ходит. Подкараулить, когда будет идти по деревне. Люди увидят. Этого не боялся, лишь бы не помешали осуществить задуманное. Он должен отомстить. А там: Бог — отец… О Боге Костя думал редко. Церкви в Хатыничах не было. При Хрущеве закрыли храм в Саковичах, но разрушить мощное каменное строение не хватило духу у местных воинствующих атеистов. Зато деревянную церковь в Белой Горе разобрали на дрова для клуба и фермы. После Чернобыля старшее поколение потянулось к Богу. Ища поддержки и надежды на избавление от нечисти. Стали говорить, что Чернобыль — это божья кара за грехи. По телевизору Костя своими глазами видел, как стояли со свечками в руках бывшие партийные боссы, и ему хотелось плюнуть на экран.

Сын полицейского, бывший лучший механизатор района, передовик-бригадир, бывший коммунист Костя Воронин не любил двурушников, оборотней, обманщиков. Именно обман Ивана Сыродоева и Семена Чукилы злил его особенно. Вы ж клялись, божились, что поможете выплатить штраф! А теперь оставили его одного. И потому Костя все больше убеждал себя, что имеет право на месть. Имеет право покарать предателей и врунов. Отец его служил немцам, так и уехал с ними, не перекинулся к партизанам, не клялся большевикам в верности. В последнее время Костя все чаще вспоминал отца. Может потому, что Нина, родная Костина сестра, советовала ему написать отцу о своей беде, попросить помощи. А Косте было стыдно, потому что зимой Нина сказала: «Давай напишем отцу письмо вместе. Поздравим с юбилеем. Ему семьдесят лет». «Напиши сама. И от меня передай привет», — отмахнулся Костя. Теперь он укорял себя, что не послушался сестру, что раньше ни разу не написал отцу письма. А Нина поздравляла его ежегодно. И получала письма, в которых отец передавал поклоны и Косте, и Даниле.

Письма эти Нина прятала, потому что Данила не одобрял ее переписку с отцом-полицаем, поскольку его за это могут вызвать в райком партии. Костя райкома не боялся, но так ни разу и не написал отцу. Поэтому теперь просить у старика помощи было стыдно: раньше не откликнулся ни разу, а как жареный петух клюнул, так и отца вспомнил. У того своя семья, дети, внуки, может, сам ждет от них подачки.

Так и не написал Костя в далекую Аргентину. А Нина письмо отослала. В котором сообщила всю правду о Косте и попросила отца, если сможет, помочь. Костя об этом не знал и помощи из-за границы не ждал. А вот на корреспондента из области надеялся, до полудня старался быть дома, отирался в гараже. И не пил с утра, не похмелялся.

Может, потому, что чаще думал об отце, тот начал сниться, чего раньше никогда не было. Однажды приснилось: отец и он косят делянку, выделенную на «проценты». Сначала взялись оттаптывать межу от соседей. Воткнули высокие лозовые стебли, перевязав ветки папахой. «Стой, держи витку, чтобы ветер не свалил, а я следом пройду», — сказал отец. Был он в белой рубашке в синие полоски, в полинявших джинсах, заправленных в высокие сапоги, похожие на наши кирзачи. На голове — соломенная шляпа с широкими полями, как сомбреро у ковбоев. Отец зашел с другого конца делянки, воткнул такую же высокую связку и медленно, короткими шагами шел навстречу Косте — топтал межу-след. Их делянка упиралась в развесистый лозовый куст, за ним была поросшая осокой широкая лужа.

Когда отец приблизился к Косте, из-за куста вышел Иван Сыродоев. В руках он держал свернутую трубочкой школьную тетрадь, за ухом торчал красный карандаш. Был Сыродоев в клетчатой рубашке, на голове выгоревшая от солнца кепка, надвинутая на лоб.

— Здравствуйте, Иван Егорович! — издали поздоровался отец.

— Здорово, Степан Осипович! С приездом тебя! В отведки или насовсем?

— В отведки. Во, помогу накосить сена да и поеду. Прости, Егорович, но есть один вопрос… Что ты обижаешь мою жену? Полосу отвел с кустарником. Ты, пожалуйста, относись к Просе и к Косте по-хорошему, по-человечески.

— Полосу надбавили вширь. Комиссия учла куст и лужу. Так что, Осипович, ты зря говоришь про какую-то обиду. Ты лучше расскажи, как тебе живется там, в Америке?