Леонид Левонович - Ветер с горечью полыни

— Ого, братец, ето долгая песня. Жизнь и в Америке непростая и нелегкая. Правду люди говорят: хорошо там, где нас нет. Я живу в Аргентине. Ето Южная Америка. Соединенные Штаты от нас очень далеко.

— Как-то фильм смотрел про Аргентину, Огромные стада животных. Пастухи на лошадях. В таких шляпах широких, как у тебя, Осипович.

— Да, у нас просторы огромные. Пампа. Ето степи наши так называются. Сена там не косят. Скотина пасется круглый год. Около больших городов теперь, бывает, и сено косят. Выпаса меньше стало.

Костя слушал и радовался, что отец и местный начальник Сыродоев беседуют дружелюбно, по-соседски, что между ними нет никакой враждебности. На прощание Сыродоев сказал:

— Тут во около куста осока пробивается. Коровы молодую осоку едят охотно. Только малость соли надо посыпать. Ну, если будете складывать на сеновал. Ты, Степане, может, об етом и забыл, а Костя должен знать. Да и Прося ето знает.

Сыродоев как появился неожиданно, так и исчез вдруг за кустом. А Воронины принялись косить. Отец шел впереди, будто показывал сыну, как надо плотно, низко выкашивать свою делянку — «проценты» все выгрызали с особым старанием, каждую кочку обкашивали под ноль. Костя махал косой, и душа его радовалась, что приехал отец, что косят вместе, вдвоем. Ему от радости аж хотелось плакать. А еще хотелось напиться воды, поскольку сильно пекло во рту. Они уже докашивали полосу, когда пришли Аксеня и Прося. На Аксене белел тонкий платочек-косынка, а мать была в черном платке, завязанном низко, под самые глаза. Костю это сильно поразило, он хотел спросить, почему мать будто в трауре, но не успел — проснулся. Глаза у него были влажные…

В голове какой-то туман, не сразу сообразил, что голова болит после вчерашнего: вечером один выпил две бутылки чернил — плодового вина. Про это вино Ксеня говорила: «Етым вином только заборы красить. А ты жлуктишь бутылками. Поэтому и руки уже трясутся, как у вора, который кур покрал». И то хорошее настроение, с которым косил с отцом сено, быстро исчезло, и пришло гнетущее понимание, что ему нечем уплатить штраф. И жить ему, Косте Воронину, совсем не хочется, одно желание — отомстить своим обидчикам. И его вдруг обожгло: почему мать пришла на луг в черном платке? Может, с отцом что случилось? А может, предчувствует его, Костину, смерть? Он тихонько лежал в постели и ощущал, как крепнет желание завыть по-волчьи от этой жизни.

А через три ночи приснился другой сон. Будто он, Костя, выбрался в Аргентину, прилетел в Буэнос-Айрес, а его никто не встречает. Он глядел во все глаза, всматривался в людей, выходивших из шикарных разноцветных машин, но человека, похожего на отца, не было. И никто не подходил к Косте. В школе он учил немецкий язык, помнил с десяток слов, однако же в Аргентине люди говорят по-испански. В молодые годы Костя любил читать. Искал в Хатыничской библиотеке книжки об Аргентине, но не находил. Не было таких книг и в библиотеке военной части, в которой он служил, зато имелись книги про Кубу, про Эрнеста че Гевару, несколько испанских слов Костя запомнил: «Буэнос диас, компаньеро!» — «Добрый день, товарищ!», запомнил название денег — песо, широкополую шляпу — сомбреро, полюбил песню «Бесоме мучо…», в которой говорилось: целуй меня крепко, будто целуешь последний раз.

Так вот, без слова во рту и без копеечки в кармане, как некогда его отец, Костя оказался в далеком, чужом городе. И никто его не встретил. Ждал он, ждал, наконец набрался смелости, обратился к полисмену, молодому усатому, но назвал его не товарищем, а сеньором, показал адрес, который написала ему Нина латинскими буквами. Костя добавил по-немецки, что по этому адресу живет «майн фатер». «Фатер? Гут, гут», — понял Костю полицейский, ткнул рукой в белой перчатке на череду машин.

— Таксо! Немен зи таксо! Окей! — козырнул и отошел от Кости. У него была своя забота — следить за порядком.

Такси — это хорошо. Однако же денег нет. Впрочем, доедем до места, отец заплатит, решил Костя. И вот шикарная белая машина с открытым верхом — такую Костя видел только в зарубежных фильмах мчит по широким улицам. Кругом толстенные пальмы, высоченные дома. Подкатили к красивому коттеджу, таксист что-то сказал по-испански.

— Айн момент! — Костя вывалился из машины, оставив чемодан, чтобы водитель не сомневался: клиент вернется.

Красивые металлические ворота. На ними было написано латинскими буквами: Стефан Воронин. Справа краснела кнопка звонка. Костя нажал кнопку раз, другой, третий, но никто не выходил. Он оглянулся и увидел, что по улице стремительно приближается стадо коров или быков. Таксист что-то кричал ему, но Костя стоял словно в одеревенении: ноги не слушались его, будто приросли к асфальту. За стадом он заметил Сыродоева и Бравусова, один в темно-зеленой финагентовской фуражке, другой — в красной милицейской. Оба с кнутами в руках. Костя увидел, что к нему мчится огромный разъяренный бык. Он рванулся изо всех сил и перескочил через ограду. Но зацепился штаниной за острый, как пика, штырь, располосовал штаны, поцарапал колено. К тому же упал Костя на клумбу, где росли какие-то колючие цветы, должно быть, розы. Костя до крови исцарапал руки. Выругался от злости и отчаяния. Таксист громко засигналил. Костя… проснулся.

Лежал в тишине. Слыша, как такает за грудиной сердце. В ушах будто засел резкий звук клаксона. Во рту все пересохло. Босиком протопал на кухню, зачерпнул ковш воды, жадно выпил. Когда снова умостился на кровати, подала голос Аксеня:

— Не спишь, Костя? Что-то ты кричал во сне. Стонал, матерился.

Костя приподнялся на кровати и рассказал жене увиденный сон. Она выслушала, зевнула, сказала:

— Кабы ж не твоя глотка луженая… Собрали б денег. Мог бы съездить. А то и вдвоем бы… Теперь же можно. Не нужно никаких там характеристик. Плати деньги, оформляй визу или покупай туристическую путевку и езжай. Хоть бы мир посмотрели. Как люди живут. Так же света белого не видишь через водку.

— Ксеня, ну ты ж сама понимаешь… Не во всем я виноват. Так у нас жизнь сложилась… А с охотой подвели. Обманули. Ну, не лезть же мне живым в могилу.

— Костя, милый. Я про ето не говорю. Не принимай так все близко к сердцу.

Аксеня поднялась, протопала по хате, легла с ним рядом. Ее сильно впечатлили слова: «Не лезть же мне живым в могилу». Она просунула теплую руку под Костину голову, прильнула всем телом. Костя ощутил знакомый и родной запах ее волос, груди, начал осторожно гладить, ощущая заскорузлой ладонью мягкость и гладкость кожи выше колен. Рука скользнула еще выше, нежно дотронулась до тугого круглого живота, в котором так и не смогла зародиться новая жизнь.

Жена прижалась плотней, чмокнула его в щеку. Костя ощутил давно забытую волну нежности к Аксене, очень захотелось близости. Он начал горячо, жадно целовать жену, но его детородный орган даже не шевельнулся. У них ничего не получалось. Аксеня грустно вздохнула: