Виктор Пелевин - Священная книга оборотня

– Это как в анекдоте, – сказал он. – Про Красную Шапочку и волка. Красная Шапочка спрашивает: а зачем тебе, волк, такие большие глаза? Волк говорит: затем, чтобы лучше тебя видеть. Красная Шапочка спрашивает: а зачем тебе, волк, такие большие уши? Чтоб лучше тебя слышать, отвечает волк. А зачем тебе, спрашивает Красная Шапочка, такой большой хвост? Это не хвост, сказал волк и густо покраснел…

– Фу.

– Не смешно?

Я пожала плечами.

– Неправдоподобно. Чтобы волк покраснел. У него же вся морда шерстью заросла. Если он даже покраснеет, как это увидишь?

Александр задумался.

– Вообще да, – согласился он. – Но это же анекдот.

– Хорошо, ты хоть из анекдотов знаешь, кто такая Красная Шапочка, – сказала я. – А то я думала, ты намека не поймешь.

– Что ж я, по-твоему, совсем невежа? – спросил он.

– Невежа – это человек, который невежливо себя ведет. А малообразованный человек, не читающий книг, – это невежда. Ты что имеешь в виду?

Он покраснел – как в своем анекдоте.

– Если я вел себя невежливо, я уже извинился. А насчет того, что я книг не читаю, ты ошибаешься. Каждый день читаю.

И он кивнул на журнальный столик, где лежал детектив в мягкой обложке. Название было «Оборотни в погонах».

– Интересная книга? – спросила я.

– Да так. Не очень.

– А чего ты ее читаешь?

– Понять хочется, почему название такое. Мы все наезды проверяем.

– Кто «мы»?

– Неважно, – сказал он. – К литературе это отношения не имеет.

– Детективы тоже не имеют к ней отношения, – сказала я.

– Ты их не любишь?

Я отрицательно помотала головой.

– Почему?

– А их скучно читать. С первой страницы знаешь, кто убил и почему.

– Да? Если я тебе первую страницу этих «Оборотней» прочту, скажешь мне, кто убил?

– Я и так скажу. Автор, за деньги.

– Хм… Вообще-то да. А что тогда литература?

– Ну, например, Марсель Пруст. Или Джеймс Джойс.

– Джойс? – спросил он, придвигаясь ближе. – Который «Улисса» написал? Я пробовал читать. Скучно. Я, если честно, вообще не понимаю, зачем такие книги нужны.

– То есть как?

– Да его же не читает никто, «Улисса». Три человека прочли и потом всю жизнь с этого живут – статьи пишут, на конференции ездят. А больше никто и не осилил.

– Ну, знаешь ли, – сказала я, сбрасывая «Оборотней» на пол. – Ценность книги определяется не тем, сколько человек ее прочтет. Гениальность «Джоконды» не зависит от того, сколько посетителей пройдет мимо нее за год. У величайших книг мало читателей, потому что их чтение требует усилия. Но именно из этого усилия и рождается эстетический эффект. Литературный фаст-фуд никогда не подарит тебе ничего подобного.

Он обнял меня за плечи.

– Я тебя один раз уже просил, говори проще.

– Совсем просто могу сказать так. Чтение – это общение, а круг нашего общения и делает нас тем, чем мы являемся. Вот представь себе, что ты по жизни шофер-дальнобойщик. Книги, которые ты читаешь, – как попутчики, которых ты берешь в кабину. Будешь возить культурных и глубоких людей – наберешься от них ума. Будешь возить дураков – сам станешь дураком. Пробавляться детективчиками – это… Это как подвозить малограмотную проститутку минета ради.

– А кого надо подвозить? – спросил он, запуская руку мне под маечку.

– Надо читать серьезные, глубокие книги, не боясь затратить на это усилие и время.

Его ладонь замерла на моем животе.

– Ага, – сказал он. – Значит, если я шофер-дальнобойщик, мне надо посадить к себе в кабину лысого лауреата шнобелевской премии, чтобы он меня две недели в жопу ебал, пока я от встречных машин уворачиваюсь? Правильно я понимаю?

– Ну, знаешь. Так можно все опошлить, – сказала я и замолчала.

Надо же, сама привела в качестве примера дальнобойный минет, за который чуть не сгубила бедного Павла Ивановича. А глупее моего презрительного отзыва о проститутках вообще нельзя было ничего придумать – ведь Александр знал, чем я занимаюсь. Оставалось надеяться, что это сойдет за смирение. Судя по его ответу, так и получилось.

У нас, лис, есть один серьезный недостаток. Если нам говорят что-нибудь запоминающееся, мы почти всегда повторяем это в разговоре с другими, не важно, глупые это слова или умные. К сожалению, наш ум – такой же симулятор, как кожаный мешок-хуеуловитель у нас под хвостом. Это не настоящий «орган мысли» – оно нам ни к чему. Мыслят пускай люди во время своего героического слалома из известного места в могилу. Лисий ум – просто теннисная ракетка, позволяющая сколь угодно долго отбивать мячик разговора на любую тему. Мы возвращаем людям взятые у них напрокат суждения – отражая их под другим углом, подкручивая, пуская свечой вверх.

Скромно замечу, что моя симуляция почти всегда выходит лучше оригинала. Если продолжить теннисную аналогию, я качественно поднимаю любой трудный мяч. Правда, у людей в головах все мячи трудные. Непонятно здесь вот что – кто эти мячи подает? Кто-то из людей? Или подающего надо искать совсем в другом месте, которое и не место вовсе?

Надо подождать, пока у меня состоится разговор на эту тему с каким-нибудь умным человеком. Тогда посмотрим, куда я загоню мяч. Вот так, кстати, я узнаю истину уже больше тысячи лет.

Пока я додумывала эту мысль, он успел снять с меня маечку. Я не сопротивлялась, только страдальчески подняла кончики бровей, как маленькая балеринка, которую по дороге в филармонию уже не в первый раз насилует большой рыжий эсэсовец. Что делать, товарищи, оккупация…

Правда, сегодня балеринка подготовилась к встрече. На мне было белье – кружевные белые трусики, в которых я ножницами вырезала дырку для хвоста, и три одинаковых кружевных бюстгальтера-бикини нулевого размера. Двум нижним нечего было поддерживать, но они чуть впивались в тело и сами создавали себе небольшое содержимое. Я, конечно, не планировала подстроиться под волчьи запросы. Это была постмодернистская ирония по поводу происходящего, вариация на тему Зверя, о котором он столько говорил во время нашей прошлой встречи.

Я не знала, понравится ли ему моя шутка, и немного волновалась. Она ему понравилась. Причем настолько, что с ним началась трансформация.

Теперь я была не так испугана и рассмотрела происходящее лучше. Сначала наружу выпрыгнул серый лохматый хвост. Выглядело это довольно сексуально – как будто распрямилась пружина, которую он больше не мог удерживать внутри своего позвоночника. Затем его тело выгнулось, а хвост и голова дернулись друг к другу, словно концы лука, стянутые невидимой тетивой. А потом он оброс шерстью.

Слово «оброс» здесь не вполне подходит. Скорее его китель и брюки рассыпались в шерсть – как если бы погоны и лампасы были нарисованы гуашью на слипшейся мокрой шкуре, которая вдруг высохла и расслоилась на волоски.