Виктор Пелевин - Священная книга оборотня

Люблю и помню,

твоя И».

Дочитав письмо, я покачала головой. Скоро кому-то придется плохо. Знак :-=), похожий на ухмылку военного преступника Гитлера, был принятой у И Хули черной меткой – он означал, что у нее на уме мрачные и жестокие замыслы. Впрочем, чего еще ждать от самой безжалостной лисы из всей нашей семейки? Она такая во всем, подумала я. Просишь о помощи, а она советует тебе думать о чем-нибудь другом. Тучи, мол, тебе только мерещатся…

Хотя, может быть, она права? Ведь дела обстояли совсем не так плохо, как я предполагала еще вчера. Меня переполняло желание рассказать кому-нибудь о своем вынужденном романе. Но кому? Можно было, конечно, выложить все таксисту, а потом заставить его позабыть услышанное. Только опасно так шалить на дороге. Нет, надо дождаться И Хули, думала я. Она уж точно выслушает меня с интересом. Кроме того, она столько веков издевалась над моей девственностью, что будет приятно утереть ей нос. Несмотря на всю ее изощренность, таких любовничков у нее никогда не было, если не считать одного беса-якши в шестнадцатом веке. Но даже он в сравнении с Александром казался жалок…

Тут я пришла в себя – письмо сестрицы напомнило мне о самом главном.

Уже давно я знала: момент, когда тебя переполняют житейские восторги или печали – лучшее время для практики. Выключив компьютер, я расстелила на полу гимнастический коврик из пенистого пластика. Потрясающая вещь для медитатора, жаль, таких не было в древности. Затем я поставила на него подушку, набитую гречневой шелухой, и села на нее в лотос, свесив хвостик на пол.

Духовная практика лис включает в себя «созерцание ума» и «созерцание сердца». Сегодня я решила начать медитацию с созерцания сердца. Сердце не играет в этой технике никакой роли, кроме метафорической. Условности перевода: китайский иероглиф «синь» имеет много разных значений, и точнее, наверное, было бы название «созерцание сокровенной сути». А с практической точки зрения правильнее всего назвать эту технику «дерганье хвоста».

Если дернуть за хвост собаку или кошку, они чувствуют боль, это знает каждый ребенок. Но если сильно дернуть за хвост лису, происходит нечто недоступное пониманию даже самой умной бесхвостой обезьяны. Лиса в ту же секунду чувствует всю тяжесть своих лихих дел. Это связано с тем, что именно с помощью хвоста она их совершает. А поскольку у любой лисы, кроме совсем уж полных неудачниц, лихих дел за спиной навалом, результатом оказывается чудовищный удар совести, который сопровождается устрашающими видениями и ошеломляющими прозрениями, от которых не хочется жить дальше. В остальное время совесть нас не тревожит.

Все здесь зависит от силы рывка и его неожиданности. Например, когда нам случается зацепиться хвостом за куст во время куриной охоты (я расскажу о ней позже), мы тоже чувствуем легкие угрызения совести. Но во время бега соответствующие мышцы у нас напряжены, поэтому эффект не так ярко выражен. А суть практики «созерцание сердца» заключается как раз в том, чтобы сильно дернуть себя за хвост в тот момент, когда все хвостовые мышцы максимально расслаблены.

Не все здесь так просто, как звучит. На самом деле «созерцание сердца» нельзя отделить от «созерцания ума», потому что для правильного выполнения этой техники надо расслоить сознание на три независимых потока:

1) первый поток сознания – это ум, вспоминающий все свои темные дела с незапамятных времен.

2) второй поток сознания – это ум, который спонтанно и неожиданно заставляет лису дернуть себя за хвост.

3) третий поток сознания – это ум, отрешенно наблюдающий за первыми двумя потоками и за самим собой.

Третий поток сознания и есть, если совсем приблизительно, суть техники «созерцание ума». Все эти практики – предварительные, их нужно делать тысячу лет перед тем, как перейти к главной, которая называется «хвост пустоты», или «безыскусность». Это тайная практика, с которой полной ясности нет даже у тех лис, которые, подобно мне, давно завершили тысячелетний подготовительный цикл.

Итак, я села в лотос, положив левую руку на колено, а правую на хвост. Сосредоточившись, я стала вспоминать свое прошлое – те его слои, которые обыкновенно скрыты от меня потоком повседневных мыслей. И вдруг, совершенно неожиданно, моя правая рука совершила рывок. Я ощутила боль в основании позвоночника. Но эта боль была ничем по сравнению с потоком раскаяния, ужаса и стыда за содеянное, который захлестнул меня с такой силой, что на моих глазах выступили слезы.

Лица людей, которые не пережили нашей встречи, понеслись передо мной, как желтые листья перед окном во время осенней бури. Они возникали на секунду из небытия, но этой секунды хватало, чтобы каждая пара глаз могла бросить на меня взгляд, полный недоумения и боли. Я глядела на них, вспоминала прошлое, и слезы двумя ручьями текли по моим щекам, а раскаяние разрывало сердце.

И в то же самое время я безмятежно осознавала, что происходящее – просто игра отражений, рябь мыслей, которую гонят привычные сквозняки ума, и, когда эта рябь разгладится, станет видно, что не существует ни сквозняков, ни отражений, ни самого ума – а только этот ясный, вечный, всепроникающий взор, перед которым нет ничего настоящего.

Вот так я практикую уже около двенадцати веков.

С самого начала между мной и Александром установился молчаливый уговор не приставать друг к другу с расспросами. Мне не следовало интересоваться тем, о чем он не смог бы говорить из-за своих подписок о неразглашении и прочей гэбэшной мути. А он не задавал лишних вопросов, потому что мои ответы могли поставить его в двусмысленное положение – вдруг, к примеру, я оказалась бы китайской шпионкой… Так вполне можно было представить дело – у меня ведь даже не было внутреннего паспорта, а только фальшивый заграничный.

Это положение не очень меня устраивало: мне многое хотелось про него выяснить. Видимо, его тоже разбирало любопытство. Но мы узнавали друг друга постепенно, на ощупь – информация поступала гомеопатическими дозами.

Мне нравилось целовать его в щеки до того, как он превращался в зверя (я никак не решалась поцеловать его в губы, и это было странно, учитывая степень нашей близости). Впрочем, ласки длились недолго – от нескольких прикосновений начиналась трансформация, а дальше целоваться становилось невозможно.

Столько веков поцелуй был для меня просто элементом внушения, а теперь я целовала сама, пускай и по-детски… В этом было что-то похожее на сон. Его лицо часто скрывала марлевая маска, и мне приходилось сдвигать ее в сторону. Однажды я не выдержала, дернула съехавшую маску за тесемку и сказала:

– Может, ты не будешь ее надевать, когда мы с тобой общаемся? Ты что, Майкл Джексон?