Александр Зиновьев - Желтый дом. Том 2

— За.

— Был бы ты за белых или за красных?

— За, красных.

— Был бы ты со мной или с другими?

— С тобой.

— Так в чем же дело?

— Переделка прошлого не моя забота.

— Так, значит, мы были правы?

— Нет.

— Но мы действовали в силу необходимости. У нас не было иного выхода.

— Был.

— Какой же?

— Не быть.

— Это годится для будущего, а не для прошлого. Хочу предостеречь тебя: берегись, Они раскусили тебя. Но не думай, что Они лучше меня. Я был лев, в худшем случае — волк. А Они — крысы, в лучшем случае — гниды. Прощай!

В институте никто не проявил радости по поводу его возвращения. Конечно, было не до него — готовились к похоронам Петина и переживали предстоящую смену руководства института. Но вместе с тем было и нечто, связанное с ним лично. Во взглядах сослуживцев и в том, как они здоровались и разговаривали с ним, он почувствовал скрытую угрозу. Даже Сикушка лишь кивнула ему и быстро прошмыгнула мимо. Его это удивило и обидело.

Постояв несколько минут с поднятыми бровями и приоткрытым ртом, он опустил голову, пожал плечами и побрел в кабинет Тваржинской. Та встретила его сухо, не протянула свою костлявую цепкую лапу и не предложила сесть. Он стоял. Ждал. Смотрел на нее и думал, как могло случиться так, что в этой уродливой полоумной старухе сосредоточилась огромная сила и власть над душами и судьбами людей. Она острым клювом скользила по страницам, как бы принюхиваясь к ним. Хотя она была довольна сделанной им работой, он это чувствовал, она не подала виду и даже не поблагодарила. Посмотрев рукопись, она сказала ему, что он может идти, что она его не задерживает больше.

На малой лестничной площадке хихикали, как обычно.

— Сочинения Петина состоят из научных данных и научных взянных, причем последние преобладают.

— Знаете, как звали Маркса, когда он был маленьким? Карлик Марксик.

— Участники семинара Смирнящева называются смирнященятами.

— Нам вводят новые звания: философ первой статьи (для тех, кто напечатал первую статью), философ первой категории (для тех, кто придумал свою первую категорию).

— А если много статей?

— Многостатейный идиот.

— Вечер. Горит костер. Над костром — котел. Сидит невозмутимый Чингачгук, помешивает в котле. Рядом лежит Петька. Знаешь, Чингачгук, что-то мне Василий Иванович в последнее время не нравится, говорит Петька. Не нравится — не ешь, невозмутимо отвечает Чингачгук.

— Армянское радио спрашивает, что такое Великая Отечественная война. Отвечают: маленький эпизод в большой битве на Малой земле.

— А знаете, как Чапаев изучал английский?

Проходя мимо кабинета, где должна быть Она, он остановился на мгновение. Зайти, спросить, в чем дело? А, не стоит! Куда же теперь? Звонить новой знакомой по дому отдыха не хотелось — он устал от ее жалоб. Пить тоже не хотелось. Да и не с кем. Да и не на что. Хотел заглянуть в «Вопросы», но тоже раздумал. Если захотят напечатать, напечатают и без его посещений. А не захотят, посещениями не поможешь. От него вообще тут ничего не зависит. А что вообще есть зависящее от него?

На большой лестничной площадке он остановился и закурил. Скользнул взглядом по стенгазете, повешенной к предстоящему празднику. На первом (заглавном) листе изображен Брежнев в маршальском мундире и со всеми наградами. Изображен тридцатилетним красавчиком. Потом прочитал объявление о том, что сегодня во столько-то состоится инструктаж правофланговых первомайской демонстрации. Раньше список правофланговых вывешивали. В этом году на всякий случай засекретили.

Что дальше? Зайти в отдел кадров и под каким-либо предлогом расписаться в книге прихода-ухода или уйти так,» не расписываясь? Подошел Учитель. О чем задумался? — спросил он. О том, что лучше — быть самостоятельным одноклеточным организмом или клеткой в заднице мыслящего существа, ответил МНС. Ну и к чему же ты склоняешься? — спросил Учитель. К тому, что лучше уйти не расписываясь, сказал МНС.

На лестнице к нему прицепилась уборщица. Он не понимал, в чем дело. А она кричала на него. Вот вошь, подумал он, наверно, пронюхала что-то. Удивительный же мы народ! Как только замечаем, что кого-то можно бить безнаказанно, «кидаемся все скопом и кусаем, как можем.

Он вышел на улицу и пошел обычным маршрутом к дому — мимо Ленинской библиотеки, приемной Президиума Верховного Совета, университета, «Националя», Совмина. Около Маркса он задержался. Вокруг памятника полчища голубей с остервенением пожирали пищу, которую им из пакетиков сыпали пенсионеры. К Марксу они не подходили, а тот не обращал на них никакого внимания. Подлые и похотливые твари, подумал МНС. Он взглянул на Маркса, но тот встретил его взгляд с гранитным равнодушием.

На Лубянке величественный Железный Феликс, обтекаемый потоками автомашин, смотрел куда-то в неведомое будущее. Не видно было никаких переодетых агентов. Неужели их убрали? — подумал МНС. Вряд ли. Скорее всего, я отвык от них и утратил чутье.

Во дворе на детской площадке группа молодых парней выпивала. Опустевшие бутылки они били о «грибок». Осколки падали в песочницу. Один парень отделился от группы, вышел на улицу и упал поперек тротуара. Ребята, сказал МНС его собутыльникам, оттащите его во двор, его же в вытрезвитель заберут. Пусть забирают, ответили ему. И мотай отсюда, пока бороду не оторвали. Тоже учитель нашелся! Да, подумал МНС, никакой романтики пьянства нет. Есть мразь пьянства. А романтика пьянства есть лишь выдумка трезвых трепачей. И литературный прием. Надо с этим делом кончать.

Как потом писали в стенной газете института, похороны Петина «вылились в яркую демонстрацию единства и монолитности советской философии». С утра все здание гуманитарных институтов, двор перед зданием и отрезок улицы до здания редакции журнала «Коммунист» были забиты идеологическими работниками, съехавшимися со всех концов страны и из братских социалистических стран. Из Киева приехала целая делегация во главе с очень прогрессивным, но преуспевающим, несмотря на это, философом Непейводой. После хрущевского доклада, когда казалось, что Петин вот-вот погорит, Непейвода резко критиковал философские ошибки Петина, вследствие чего и прослыл прогрессивным. Потом, когда буря в столичной помойке улеглась, так и не начавшись, Непейвода, успевший к тому времени перескочить через две ступеньки служебной карьеры, попросил Петина быть оппонентом на защите его докторской диссертации. Петин согласился, конечно, и очень хвалил диссертацию, благодаря чему Непейвода поднялся еще на одну служебную ступень. Приехав в Москву, Непейвода встретился со столичными прогрессивными философами (со Смирнящевым, Субботичем, Тормошилкиной и другими). Оправдывая свою фамилию, он пил только водку. В порядке пьяной откровенности он признался, что приехал своими собственными глазами убедиться, что «этот негодяй и подонок» (он имел в виду Петина) подох на самом деле. На другой день, однако, он произнес проникновенную речь о покойном во время траурного митинга.