Александр Зиновьев - Желтый дом. Том 2

Рота! — скомандовал старшина. С места песню, шагом марш! Рота ударила первый шаг, как положено, но песня не прозвучала. Рота, скомандовал старшина, стой! Это что еще за фокусы?! Без песни обеда не получите! Рота, с места песню, шагом марш! Рота опять рубанула первый шаг, но без песни. И опять старшина остановил роту, и опять предупредил насчет песни, и опять скомандовал. Но рота упорно молчала. А старшина неутомимо стоял на своем: с места песню! Давно уже кончилось время обеда. Кончился «мертвый час». Старшина командовал и командовал свои «марш» и «стой». Рота не прошла и трети расстояния до столовой. Собрались офицеры. Стали высчитывать, когда таким путем рота достигнет столовой. Некоторые хвалили старшину, другие порицали. Кое-кто склонялся рассматривать поведение роты как бунт, а кое-кто считал поведение старшины самодурством. Наконец появился командир батальона, приказал старшине вести роту в столовую, пообещав наложить на всех взыскания. Когда рота ушла, командир батальона сказал, что «ребята, конечно, стервецы, но упорные, и с таким крепким народом мы войну выиграем непременно».

А вечером, после голодного и запоздалого ужина курсанты тайком и поодиночке ходили к политруку роты, каялись и называли «зачинщиков». Другие же также тайком и поодиночке ходили к начальнику Особого Отдела с доносами на «зачинщиков». Ночью собрались офицеры для разбора инцидента. Политрук роты сказал, что ребята хорошие, что с такими сознательными бойцами мы войну обязательно выиграем. Начальник Особого Отдела сказал, что ребята морально здоровые, наши, советские ребята, что войну с такими надежными помощниками партии мы безусловно выиграем. Но наказать «зачинщиков» надо. Начальник штаба сказал, что как раз поступила разнарядка на отчисление из училища курсантов в штрафную часть, направляемую сразу на трудный участок фронта.

К утру «зачинщиков» отчислили. Они сиротливо и испуганно жались друг к другу в красном уголке, ожидая конвоя для отправки в штрафную часть. Их товарищи сочувствовали им, дарили им теплые вещи, так необходимые на фронте, махорку, сэкономленные куски хлеба, самодельные ножи. Это трогало отчисленных и оставшихся до слез. Они обещали писать друг другу и клялись не забывать. Старшина сказал, что жалко ребят, но ничего не поделаешь. На то она и армия. На то она и война. А с таким душевным народом, как наш, мы войну непременно выиграем.

На следующий день старшина построил поредевшую роту. Рота! — скомандовал он. С места песню, шагом марш! Рота грохнула первый шаг и хилыми голосами и вразнобой затянула «Катюшу». Отставить! — скомандовал старшина. Разве это песня?! Запевалы, два шага вперед!! Но никто не выходил. В чем дело? — грозно спросил старшина. Запевал отчислили, ответили ему. И старшина повел роту без песни. Когда рота проходила мимо штаба батальона, начальник штаба подозвал старшину и приказал завернуть роту обратно: согласно приказу начальника училища, курсанты передвигаться строем обязаны только с песней. После этого рота уныло шлепала с опостылевшей «Катюшей». Услышав хилые и нестройные вопли, командир батальона поморщился. Да, нелегко нам будет с таким дерьмом выиграть войну, проворчал он.

После завтрака отдыхающих взвесили. Врач, одним глазом глядя на взвешиваемого, а другим — в книгу, в которой был записан вес взвешиваемого по прибытии в дом отдыха, сообщал ему радостную весть: он прибавил (это — худым) или убавил (это — толстым) в весе столько-то килограммов. Потом врач мерил давление и опять-таки сообщал гипертоникам, что у них давление понизилось, а гипотоникам, что у них давление повысилось. И все были довольны как тем, что отдых был такой оздоравливающий и интересный, так и тем, что это скучное, утомительное и полуголодное существование наконец-то кончилось.

Прощальный ужин был поистине потрясающим. Дали сосиски с гречневой кашей. И по яблоку. И было вино, деньги на которое собрали заранее. Директор произнес теплую речь. От имени отдыхающих с благодарственным словом выступила Беззубая Докторица. Потом была художественная самодеятельность. Дамочка пела. Пела на сей раз плохо, и ее было ужасно жалко. Но ей, как и всем остальным, аплодировали. Кандидат читал Маяковского. Профессор, поклонник Николкина, прочитал стихи своего собственного сочинения. Две толстые и неопрятные уборщицы из персонала спели частушки с русским переплясом. Новый Друг сыграл на рояле прелюд Рахманинова и рапсодию Листа. Потом были танцы на приз. МНС с Дамочкой получили первый приз за вальс — пачку сигарет и флакон одеколона. Потом всей компанией гуляли по полям. Клялись собираться снова в Москве. Было грустно.

— Странное состояние, — сказал Старик. — И осточертело тут. И домой не хочется. И надоели мы друг другу. И расставаться жалко.

— Не хочется снова окунаться в рутину обычной жизни, — сказал Кандидат.

— Мы будем встречаться в Москве? — спросила Дамочка у МНС.

— Лучше не надо, — ответил он.

— У тебя кто-то есть?

— Есть.

— Понятно. Но запиши на всякий случай мой телефон. Вдруг настроение будет. Знай, скажешь слово — брошу все, сразу приду.

— Спасибо. Желаю тебе всяческого добра. Держись!

— Тебе спасибо. Я тебя буду помнить. Ты добрый. А теперь это такая редкость.

— Оставим людям их недостатки, и мир нам покажется совсем иным.

— Зачем обманывать себя?

— Себя можно. Других не надо.

Потом долго разговаривали с Новым Другом.

— Наше общество складывалось по очень многим параметрам, так что процесс этот необратим.

— Но было в этом процессе что-то объединяющее?

— Конечно. Это — обобществление средств производства.

— Думаешь, и на Западе будет то же?

— Если произойдет обобществление. Не имеет значения, кто и как осуществит это. Может быть, в другой последовательности и в другой форме, но произойдет все то же, что было у нас. Постепенно дело дойдет до власти одной партии. Подавление сопротивления. В общем, ничего хорошего.

— Пожалуй, ты прав. И все-таки не хочется думать о том, что на месте Нотр-Дам сделают круглый вонючий бассейн, а в Версале поселятся партийные вожди. А в Ватикане устроят антирелигиозный музей.