Александр Зиновьев - Желтый дом. Том 2

— Вот видите, — резюмирует Старик, — не так-то просто с этим «по потребностям». Липа все это. Словоблудие сплошное. На южном курорте сейчас куда приятнее было бы. И женщины там на порядок выше.

— А на что тебе женщины, — хихикает некий Очкарик. — Ты небось уж забыл, как это делается.

— Я своим х...ем, — говорит Старик, — такому ублюдку, как ты, еще при случае черепушку могу пробить.

— Но-но! Я тебе покажу ублюдка!

— Покажи! Хочешь пари? Привязываешь мне правую руку. И если после этого я тебе не набью морду, ставлю бутылку коньяку? Идет?

— Ищи дураков в другом месте.

— Тихо, вы! Сейчас соседи прибегут жаловаться.

— И все-таки дорого бы я отдал за настоящую бабу! Надоело так по-собачьи или по-кошачьи...

— Есть много способов раздавить человека, — говорит она. — Но самый ужасный из них — тихое и постепенное удушение. Знала я одну семью. Сейчас ее уже нет. Вся ее история прошла у меня на глазах. Он работал в каком-то почтенном учреждении. И даже преуспевал. Но неожиданно для всех выступил на собрании с обличительной речью. Его сразу же исключили из партии и уволили с работы. Надавили на жену, чтобы она осудила его. Но она отказалась, и ее тоже исключили из комсомола и уволили с работы. И началась для них жизнь — страшно подумать. Случайные грошовые заработки. Постоянные вызовы в милицию и в районный Совет. Угрозы посадить за тунеядство и выслать из Москвы. И так четыре года. И не вздумай заболеть. А ведь в таком положении человек подвержен заболеваниям больше, чем обычно. Поглядел бы ты, как они питались и во что одевались! А от них требовалось лишь одно: покаяться. И все изменилось бы к лучшему. А они упорствовали. Тем временем подрос сын. Надо в школу. Под каким-то пустяковым предлогом в школу не брали, хотя по законам обязаны были. Три месяца хождения по инстанциям, пока мальчика наконец-то взяли. Но лучше бы этого не случилось, ибо теперь давление началось на них путем давления на ребенка в школе. Как только Они над ним не изгалялись. Боже мой! Причем все это — якобы с лучшими намерениями и с соблюдением всех норм «морали» и «права». До этого жили они в двухкомнатной квартирке, которая досталась им случайно. Раньше у них была одна комната в этой квартире, а другую занимал старик пенсионер. Поскольку он еще пользовался уважением на работе, он добился себе комнаты за выездом (бывшему жильцу дали квартиру), в которую и перевели пенсионера. Пенсионер был доволен. Через некоторое время он умер. И вдруг эту вторую комнату у них отобрали под тем предлогом, что когда-то были нарушены какие-то «санитарные нормы». И вселили им в квартиру пьяницу и дебошира. Что там началось, не приведи Боже! И никакие жалобы в милицию не действовали. И хулиган распоясался. Учителя в школе между тем затеяли дело о лишении их родительских прав, подключив к этому в качестве «свидетелей» соседей по дому, в том числе — и пьяницу соседа. И они не выдержали — покончили с собой. Вместе с мальчиком.

— Но это жестоко, — сказал МНС. — А мальчика-то зачем они убили?

— У тебя есть дети? А это не жестоко — травить из года в год ни в чем не повинных людей? Год за годом, и ни крупицы сочувствия ни от кого!

— Это естественно.

— Не приведи Бог тебе самому оказаться в такой естественности.

— А ты?

— Мне муж категорически запретил встречаться с ними.

Цель этих ограничений — создать условия, которые обеспечили бы всем без исключения членам общества максимальное развитие личности, расцвет индивидуальности и в то же время гармонизировали отношения личности и коллектива.

— Довольно! — закричал МНС, отбросив рукопись Тваржинской. — Максимальное развитие!.. Расцвет!.. Гармония!.. Что это такое? Беспредельный цинизм, беспредельное лицемерие, беспредельный садизм? Беспредельная глупость? Сумасшествие? Заклинания? Молитва? С меня хватит этих помоев!

— Пустая формалистика, — сказал Новый Друг, — не стоит так переживать из-за нее.

— Нам вся эта идеологическая и пропагандистская дребедень кажется пустой формалистикой. Но не забывай о том, что мы рождаемся в ней, живем в ней и умираем в ней. Мы работаем в ней и отдыхаем в ней. Это — атмосфера, которой мы дышим и пропитываем каждую клеточку тела. Это не пустая и бессмысленная формалистика, а серьезное и настоящее дело. Наоборот, вот эти наши разговорчики тут суть лишь пустое и ни к чему не обязывающее времяпровождение. За шестьдесят лет накоплены сотни миллионов эмпирических подтверждений этому. И только наши идиоты и западные умники могут еще сомневаться в этом. Я приведу лишь пару примеров, но не в качестве аргументов, а с целью пояснения общей мысли. Вот недавно судили члена одного провинциального «Комитета гласности». Он признал свою вину, хотя ни в чем не был виноват, и раскаялся. За это ему снизили срок с двенадцати лет до пяти. Говорят, он болен. И вроде больше двух лет не протянет. Но если так, какая разница — двенадцать или пять? Мог умереть героем, а умрет трусом и предателем. Ради чего? Другой пример — тоже недавняя история с «университетской группой». Там и политики никакой не было. Просто группа (два преподавателя и два аспиранта) стала ставить вопрос о реорганизации кафедры, об очищении кафедры от низкоквалифицированных сотрудников, которые держались лишь постольку, поскольку сотрудничали с КГБ и устраивали персональные дела. Заведующий их поддерживал — они были бывшие и настоящие его аспиранты. Но вот вдруг он их предает. Более того, даже сам подливает масла в огонь и помогает довести историю до уровня политики. Испугался? Ничего подобного. Ему бояться было нечего. Он уже стар. Профессор. Дальнейшее продвижение ему не светило. Удержаться на кафедре он уже все равно не смог бы. Как человек неглупый, он это понимал прекрасно и сам собрался уйти на пенсию. В чем дело? Да в том, что как тот член «Комитета гласности», так и этот профессор всем ходом своей жизни в нашей идеологической атмосфере были приготовлены не к героическим поступкам, а к подлости и предательству. У них мозги были развернуты совсем не так, как мы предполагаем с точки зрения некоторого здравого смысла. Они — наши люди, лишь допустившие временный маленький зигзаг, но вернувшиеся в нужную колею, когда общество этого захотело от них. Да что далеко ходить за примерами! Возьмем нас самих. Вот представь себе, в доме отдыха обнаружили диссидента, власти решили судить его здесь открытым показательным судом. И нам разрешено выступать, как мы того захотим. Будешь ты его защищать открыто и до конца? Нет. Я тоже не буду. И по той же причине: не мое это дело! И с этой точки зрения сочинения этой кагэбэвской суки есть нечто страшное: они точно фиксируют нашу реальную гармонию личности и коллектива.