Александр Зиновьев - Желтый дом. Том 2

Мао Цзэ-Дунька довольно часто появляется в наших краях. Каждый раз с новым хахалем. Любит поболтать с «народом». И «народ» ее за это любит: болтать — не работать. И выпить она не дурак. В каждой ее речи обязательно присутствуют выражения вроде «Не обедняем!», «Выдюжим!», «Преодолеем!», «Не привыкать!», «Не такое видали!». А ну, мужики! — обращается она к бабам. Преодолеем! Нам не привыкать! И не такое видали! А ну, бабоньки! — обращается она к мужикам. Преодолеем! Нам не привыкать! И не такое видали!

Над ней подшучивают, но беззлобно. Ее скорее любят, чем ненавидят, ибо она тут своя. Она тут родилась и выросла. Тут сделала головокружительную по местным масштабам карьеру. Тут она и умрет, и ее именем назовут колхоз, в котором она родилась и в котором живут еще ее родственники. Она — плоть от плоти народа своего. В один из ее приездов Комиссар обратил ее внимание на то, что свеклу оставили в поле, пропадет, разворуют. Свекла — не морква, ответила она (с ударением на букву «а» в слове «свекла»), много не сожрешь. И заработала аплодисменты собравшихся. А на другое утро обнаружилось, что свеклу все-таки разворовали.

Мы разговариваем во время работы. А после работы начинается буквально оргия разговоров.

— А известно ли вам, что нам в пищу добавляют какие-то химические вещества, чтобы мы были менее активными и спокойнее относились к житейским проблемам и невзгодам?

— Вполне возможно. У нас монополия на все. И все централизовано. Так что Им ничего не стоит подсовывать нам какую-нибудь дрянь, влияющую на наше поведение в желаемом для Них духе.

— Путем таких неподконтрольных нам химических добавлений Они могут сделать из нас послушных скотов.

— Давно сделали уже, причем без химии.

— Еще не совсем. Мы еще рыпаемся порой. Диссиденты вот появились. А тут будет полное соответствие с идеалами начальства. Закрепят нужные Им качества в нас навечно, сделав их наследственными. Наука идет к этому.

— А кто такие диссиденты?

— Буквально это инакомыслящие. Но у нас это скорее инакодействующие, то есть действующие так, что это вызывает гнев начальства.

— Но формально они законов не нарушают же.

— Ты что, всерьез принимаешь наши законы?!

— На мой взгляд, эта борьба за соблюдение прав человека есть пустое дело. У нас таких прав вообще нет. А нарушить то, чего нет, невозможно. Те лица, которых у нас преследуют, на самом деле нарушают какие-то фактические нормы поведения в нашем обществе. И надо говорить не о нарушении неких мифических «прав человека», а о том, каковы на самом деле нормы нашей жизни.

— Хотя ты и шутишь, но в твоей шутке есть доля правды. Наше диссидентское движение приняло такую форму под влиянием Запада. Глубоких корней в нашем населении оно не имеет. Населению плевать на эти «права человека». Они ему вообще не нужны. Для него важнее проблемы еды, жилья, развлечений, устройства детей.

— Не совсем так. Раз такое движение существует долго, оно не может не пустить корни. Но я честно признаюсь, я толком не понимаю, что такое «права человека»?

— Выражение «права человека» весьма неопределенно. Например, право на труд — есть это право человека или нет? Смотря где. У нас, где труд есть обязанность, это звучит так же, как право солдат выполнять приказания начальства. Обязанность не есть право. У нас скорее наоборот, надо бороться за право жить, не будучи прикрепленным к постоянному месту работы, то есть за право не работать.

— А борьба против прав человека есть право человека?

— Это движение бесперспективно. Не будь альянса с Западом, оно заглохло бы в несколько месяцев.

— Но этот альянс с Западом есть теперь постоянно действующий фактор нашей внутренней жизни. Запад нам теперь нужен дозарезу.

— А также для того, чтобы зарезать его.

— В твоем каламбуре есть доля истины. Система такого типа не может существовать, не стремясь к мировому господству и единственности. Как в свое время биологические законы толкали людей расселяться по всей планете, так теперь социальные законы побуждают советских людей (то есть сверхлюдей) к установлению единого коммунистического строя жизни на всей планете. Этот факт надо признать и жить с сознанием его неотвратимости.

— Но палка о двух концах. Если две социальные системы долго контактируют, они стремятся уподобиться друг другу. Иначе контакты невозможны. Так что не только Запад влияет на нас, но и мы на него влияем. Например, мы стимулируем снижение качества продукции на Западе и вообше снижение уровня жизни. Западные власти начинают действовать по нашим образцам.

— Ничего себе разговорчики! Можно подумать, что мы на заседании тайного общества заговорщиков против нашего государства.

— Или на заседании Комитета интеллектуалов при КГБ.

— Неужели существует такой?

— Говорят, существует.

Чтобы вызвать МНС на откровенный разговор, я пожаловался на убогость нашей жизни, на отсутствием людях и событиях интригующей тайны, на очевидность будущего. Он согласился со мной. И высказал довольно любопытную идею. У нас, сказал он, убогость и очевидность индивидуальных случаев компенсируется масштабами массовости. Вот, например, я скажу: некто А имеет связь с В на лестничной площадке, ибо другого более подходящего места для этого у него нет. Банально? Да. А если я скажу: в стране пять миллионов пар совокупляется на лестничных площадках, три миллиона под забором. Как? Впечатляет? Аналогично, например, с поступлением детей в учебные заведения после окончания школы. Каждый случай в отдельности тривиально прост и скучен. А дайте цифры в масштабах страны по различным социальным категориям родителей, и вы ужаснетесь. Если бы я сейчас вам рассказал, каковы расходы на начальнические спектакли в целом или каковы наши потери в масштабах страны из-за тупости руководства, вам стало бы дурно. Настало время взглянуть на жизнь нашей страны не с точки зрения судьбы отдельного обывателя, а с точки зрения масштабов всей страны и в масштабах десятилетий и даже столетий. При этом и наша индивидуальная судьба будет выглядеть совсем в ином свете. Понимаете, надо приобщить свою маленькую судьбу к великой истории Человечества. Но как это сделать? — спросил я. Есть много способов, ответил он. Один из них — преступление.

После того собрания я имел беседу с Секретарем партбюро. Он сказал, что мне пора кончать дурака валять, что ему надоело спасать меня от взысканий. Я спросил его, как часто он видит сны, каково соотношение приятных и неприятных, как часто он запоминает содержание снов, бывают ли случаи, когда его поведение подчиняется его воле. Он спросил, зачем это мне нужно. Я сказал, что хочу создать новую отрасль сонологии — спунологию. Он послал меня подальше.