Александр Шаргородский - Сказка Гоцци

— Здгаствуйте, товагищи! — как бы говорил Ленин. И Саша, весь под впечатлением этого неожиданного открытия, тоже вытянул вперед руку и тихо произнес:

— Шолом, Владимир Ильич! — проникновенно произнес он.

— Здравствуйте, товарищи! — поздоровался раввин. — Присаживайтесь.

Саша с Катей опустились в кресла и тут только заметили, что под портретом вождя стоит большая серебряная менора. Менора стояла так близко от Владимира Ильича, что, когда зажигались свечи, Ленин, по всем законам физики, должен был бы сгореть… Но поскольку он благополучно продолжал висеть — или менору никогда не зажигали, или он, как и утверждали, действительно был бессмертен…

— Чем могу быть полезен? — спросил раввин.

Саша откашлялся.

— Простите, — начал он, — может ли бывший князь стать евреем?

Раввин задумался.

— Почему нет? — наконец протянул он. — Во всяком случае, это легче, чем еврею стать князем. А вы имеете некоторое отношение к князьям?

— Д-да, — сказал Саша, — отдаленное…

Раввин опять задумался.

— Послушайте, князь с княжной, — мягко улыбнулся он, — зачем вам становиться евреями? Я знаю — вам плохо. Вы хотите, чтоб вам стало еще хуже? Зачем вам принадлежать к этому избранному народу? Вы знаете, на что он избран? Чтобы нести не только свои, но и чужие «кадохес». Почитайте его историю, и вы поймете, на что он избран… Быть евреем — это нести на себе не один крест, а два — за себя и за другого. А иногда и за третьего. Не всякая лошадь может тянуть такую поклажу. К чему вам этот избранный народ, который никуда уже давно не избирают! Даже в народные судьи… А ведь у нас был Соломон, самый великий из судей. И воистину народный. Но они бы сегодня не выбрали и Соломона… Послушайте, друзья мои, оставайтесь простыми князьями, не нужно вам избранности.

На Сашу смотрели добрые и молодые глаза старого раввина.

— А как же уехать? — спросил он.

— Все симпатичные люди — наивны, — сказал раввин. — Вы думаете, что, став иудеем, даже трижды иудеем, вы уедете? Милые мои, вы, наверное, забыли, что у нас церковь отделена от государства, а синагога к нему никогда и не приближалась! Поэтому вы станете иудеем для меня, для нашего кантора, шойхета — но не для государства с его ОВИРом! А выпускают, как известно, не я и не кантор. Вам чего, хочется стать иудеем для меня?

— К сожалению, для них, — сказал Саша.

— Вы честный человек, — ответил раввин, — поэтому я вам скажу то, что говорю всем порядочным людям, которые на данном историческом этапе хотят примкнуть к избранному народу — разводитесь!

— Что?! — подскочил Саша. — Разводиться?!

— А что еще? — печально протянул раввин. — Вывезти вас может только еврей! Папой еврея вы стать не можете, мамой — тем более, я уж не говорю о бабушке и дедушке. Вы можете стать только мужем и женой. И поэтому — разводитесь!..

— Никогда, — произнесла Катя, — ни за что!

— Дорогие мои, — сказал раввин, — я вижу, что вы любите друг друга. Иначе бы я вам не посоветовал. И торопитесь, пока не запретили разводы!

— Что вы имеете в виду? — спросил Саша.

— Я имею в виду, что запретить можно все!

Он поднял вверх свои седые брови, и Владимир Ильич согласно закивал головой.

— У вас есть кто-нибудь на примете? — спросил раввин.

— Никого, — ответила Катя, — мы об этом никогда не думали.

— Извините, но мы не собирались разводиться…

— Ничего, ничего, этому можно помочь, — протянул раввин. — Обычно я этим не занимаюсь, но для таких симпатичных людей, как вы, тем более князей…

Он встал из-за стола, забрался на стул и из-за портрета великого вождя достал две пачки перевязанных фотографий. Затем снова сел, отдышался и сказал:

— Ну, с кого начнем? Здесь женихи, здесь — невесты!..

— А не разводясь можно? — жалобно спросил Саша.

— Двоеженство у нас запрещено, а ехать вы хотите. Поэтому начнем с женихов. — Он достал первое фото. — У этого человека до революции был сахарный завод, он прямой родственник барона Гинзбурга. Если вы замужем за князем, вам как раз подойдет этот барон…

Катя долго смотрела на фотографию.

— Сколько ему лет? — осторожно поинтересовалась она.

— Вы правы, — заметил раввин, — он — долгожитель! Он, можно сказать, ровесник Ленина. Но он еще даст фору любому спортсмену — он йог! Полдня он стоит на голове, пол — на руках!

— А на ногах он держится?..

— Ясно, — покачал головой раввин, — по вашему виду можно понять, что вы не очень любите йогов. Бикицер, перейдем к следующему. У меня есть старший экономист, умница, светлая голова и молодой, почти юный. Вот.

Он протянул фото. Катя долго смотрела на снимок.

— А где его правое ухо? — наконец спросила она.

— А что, разве нету? — удивился Кац и взял фото.

— Действительно, нету. Где же ухо, где же ухо?.. Ах, да, совершенно забыл, он же его потерял на охоте, да, да, он храбр, как барс! Или на дуэли? Нет, нет, скорее на дуэли, он очень горяч, этот старший экономист.

— А волосы он тоже потерял на дуэли?

— Нет, волосы — это просто ракурс. У него — шевелюра! Волосы — это ракурс!

— И глаз — ракурс?!!

— А чего вы удивляетесь? Человека можно снять в таком ракурсе, что у него не только уха — головы не будет! А на самом деле все имеется!

— Простите, — сказал Саша, — у вас не найдется чего-нибудь без ракурса и помоложе?

— Странно, — протянул Кац, — я для вас старался.

— Не понял, — ответил Саша.

— Знаете, жизнь есть жизнь, и новый муж, даже ненадолго, лучше в таком ракурсе… Безуха, как тот, надежнее…

— Даже ненадолго, — сказал Саша, — хотелось бы с ухом и помоложе. Поскольку оба могут развалиться на таможне, при обыске…

— Я вас понял, — ответил раввин и вынул фото жгучего брюнета. — Красавец, культурист, философ, кандидат трех наук…

— Этот ничего, — сказала Катя.

— Что? — зарычал Саша.

— Я сказала «ничего». В чем дело?

— Я видел, как ты на него посмотрела!

— Я должна посмотреть на будущего мужа или нет?! Или вслепую — закрыв глаза?

Саша блеснул очами, будто был потомком не Долгорукого, а Петра, и замолчал.

— Ты не хочешь меня выдать за красавца, — шумела Катя, — ты не хочешь за урода, за кого ты хочешь меня выдать?

— Ша, ша, не ругайтесь, — успокоил раввин, — до свадьбы еще далеко, мы еще не включаем марш композитора Мендельсона. Вы знаете, сколько это стоит?

— Марш? — удивился Саша.

— Красавец! — поправил раввин. — Этот культурист-философ! Дороже Мендельсона вместе с его маршем! Сорок тысяч или якутский бриллиант — вот сколько это стоит! Вот сколько запросил этот кандидат трех наук!..

— У нас никогда не было таких денег, — обрадованно сказал Саша, — и не будет, даже если мы сегодня прекратим кушать, пить и начнем только копить. У нас не будет такой суммы даже к возрасту вашего барона!