Александр Шаргородский - Сказка Гоцци

— Да, — протянул раввин, — вряд ли он будет столько ждать, этот красавец, вряд ли… Все, у меня мужчины кончились.

— Невесты у вас такие же? — спросил Саша.

— Не совсем, — ответил раввин, — они без недостатков, но, в основном, с усами. Не с буденновскими, но, на всякий случай, я их вам показывать не буду… Потому что вы ведете себя так, будто покупаете корову, а у нас не ярмарка, а синагога. Все, гинук!

И Кац спрятал обе пачки за портрет великого вождя…

— Ищите сами! Ищите и найдете! Я вам только одно посоветую — не езжайте в Биробиджан. Кроме вывесок, там уже ничего еврейского не осталось. Впрочем, и не было. И еще — поверьте в кого-нибудь! В Иисуса, Будду, Иегову. Или в Магомета! Не важно в кого! Вам предстоят такие времена, когда надо будет в кого-то верить..

— Мы уже верили, — сказал Саша.

— Не в то, — грустно покачал головой раввин; — верить можно только в то, что невидимо. Как наш Бог… — Он встал: — Ну вот и все, мои молодые люди, желаю вам удачи, а если я, кто знает, решу покинуть эту суровую землю, я вам, моя княжна, предложу свою еврейскую руку. И вы, князь, в данном случае сможете быть спокойным…

— Спасибо большое, отец Кац, — растроганно произнес Саша, и Владимир Ильич, сказав «вейз мир», упал на менору…

Как гласят правила хорошего тона: «Рыбу есть ножом нельзя».

Как гласит народная мудрость: «Еврей — не рыба. Можно резать ножом…» То ли периодически не хватало ножей, то ли не все еще усвоили правила хорошего тона, но к тому времени в городе Ленинграде, этой колыбели трех революций, проживало еще довольно много потомков Иакова…

У четы Петровских было всего семь знакомых евреев. Но, согласитесь, для княжеской четы и этого немало. Даже у царя не было такого количества. Правда, он не собирался уезжать… Но кто знает, если б в 1917 году существовало государство Израиль и у царя была бы возможность выбора, он бы, наверняка, поехал не на Урал, а на Сион или даже на Голанские высоты…

Короче, у них было семь евреев, семь надежд, семь чудес света, каждое из которых, могло им помочь… Но кто из этих чудес уезжал — это-то не знал никто. Даже они сами. Потому что, какой еврей знает, чего он хочет?

В тот же вечер Катя и Саша стали их обзванивать.

Первым они позвонили Гоцам. С Гоцами они были дружны, вместе ездили в горы и частенько болтали за бутылкой «Цинандали». Адик Гоц обожал грузинские белые вина.

— Адик, ты? — весело сказал Саша в трубку.

Трубка начала извергать какие-то странные звуки, будто это была проснувшаяся Этна. Казалось, оттуда изливалась лава.

— Твой Абрам в Палестине, — клокотало из кратера, — вместе со своей Саррой. И тебе туда пора!..

Извержение кончилось. Вулкан погас.

— Опоздали, — только и сказал Саша.

Второй раз они уже звонили более осторожно — кто любит будить вулканы?

— Простите, — начал Саша, — Рабиновичи еще не уехали?

— Куда и зачем? — строго прокартавила трубка.

— Куда все, — просто ответил Саша.

— Там все будем, — захихикали в трубочке, — туда не торопимся…

— Да нет, в Израиль, — уточнил Саша.

В трубке долго-долго ржали.

— Пгости, стагина, мы — гусские, мы годину не покидаем…

Умри Петровские секунду назад, они б никогда так и не узнали, что Фира и Фима Рабиновичи — чистокровные русские. Но почему тогда эти «славяне» с густо вьющимися волосами, черными печальными глазами и раскатистым «Р» так жадно ели мацу, ловили каждое слово с берегов Иордана, и почему через неделю, ничего не сказав, они укатили на эти самые берега?..

Случай с Рабиновичами мог поставить под сомнение любую национальную принадлежность. И, чтобы избежать дальнейших возможных ошибок, они набрали телефон Люсика и Мэри Шалтупер. Трижды они отдыхали с ними на черноморском побережье Кавказа и трижды Шалтуперов обзывали «евреями». И те не возражали. Следовательно, в этот раз, ошибки быть не могло.

Но чтобы не было уж вообще никакого сомнения, Саша взял быка за рога.

— Попросите, пожалуйста к телефону еврейскую морду, — довольно мягко попросил он.

— Еврей на проводе, — после некоторого замешательства довольно весело ответила трубка. — С кем имею честь?

— Э-это Саша.

— Национальность! — потребовала трубка.

— Р-русский, — растерялся Саша.

— А мне надо армян! Позовите армян!

— Здесь такие не проживают.

— Тогда ауфвидерзейн, — пропели в трубке, и еще один шанс растаял, как ялик в тумане…

Главное в изобретении телефона и радио то, что его всегда можно отключить…

Кто многого ждет от телефона — мало получает. И поняв полную бесперспективность звонков, Петровские, забросив изобретение гениального Белла, пошли с визитами… Ах, эти визиты, эти нежданные гости, которые хуже татар и не лучше евреев… Короче, как вы уже догадываетесь, и визиты ни к чему не привели. Из четырех оставшихся иудеев, из четырех надежд и чудес света, не ехало двенадцать! Во-первых, у «надежд» были дети, во-вторых, бабушки с дедушками и, в-третьих, если у всех нормальных народов примерно «сколько голов — столько умов», то у избранного народа умов несколько больше. Может, поэтому он и избранный..

Из всех вышеперечисленных причин вполне ясно, почему из 4-х не ехало 12!

Что вы хотите, если уж горе от ума, то от «умов» — сплошной кадохес!

Рантеры не ехали, поскольку кончали диссертации по особо важным вопросам: Люба — по истории КПСС, а Миша — по истории ВКП(б). Мише впервые в мировой историографии удалось установить, когда же отпала буквочка «б» и когда «б» стали коммунистами. И, естественно, ехать с такими темами на Святую землю они не решались…

Юлика Кушнера, наконец, включили в туристическую группу, отправляющуюся в Болгарию, куда он пробивался пять лет. Он не отдыхал уже три года, был счастлив добраться до «Золотых песков» и об отъезде не думал. И вообще, он считал, что переплыть из Варны в Турцию, через все Черное море, сквозь штормы и бури, гораздо легче, быстрее и безопаснее, чем пройти советскую таможню, уезжая официальным путем…

— Если я захочу, вы за меня не беспокойтесь, — говорил он.

Возможно, Юлик был и прав. К тому же, он отлично плавал…

Файнберг думал ехать. Он решил. Он уже заказал вызов. И он ждал.

И вот, когда этот вызов был уже в пути, где-нибудь над Сахарой или Тунисом, где-нибудь над тем же Черным морем, по которому должен был плыть Кушнер, только в другом направлении, а может, пятый месяц изучался в КГБ, — у Файнберга вдруг пошли пьесы!

Файнберг писал их двенадцать лет, днем и ночью, и в обед, и за ужином! И ни черта не шло. Мешала цензура, и управление культуры, и немножечко партия, и немножечко советская власть. Короче, мешало все, кроме, может, электрификации…