Александр Шаргородский - Капуччино

Все дороги ведут в Рим, синьоры и синьорины, но за каждую из них надо платить…

А чем?..

И тут, неожиданно и случайно, у Шаи проснулось то, что никак не могло проснуться в России, потому что там нет биржи. У Шаи проснулся нос. Или нюх. Как хотите. На акции.

Еще вчера он не знал, с чем это едят, а уже сегодня нос ему говорил, какие акции купить, какие продать, какие обходить за километр… И не врал.

Шая слушался носа. Он покупал сам, советовал соотечественникам и вскоре разбогател — в диване между клопами и периной лежали заветные шесть сотен.

— Я беру билеты на пятницу, — сказала Нана, — вечером ты увидишь Пьяццу дель Кампо ди Фиори.

Он печально смотрел на нее.

— Ну и что мы будем делать на ней? — спросил он, — у нас деньги только на дорогу. Ты не считаешь, что надо заработать на капуччино?..

Следующий месяц он работал на кофе.

Потом на гостиницу — не могли же они снова остановиться в этих шумных отелях вокруг Термини, полных цветных, насекомых и вони… Они хотели на Виа Венетто, с видом на виллу Боргезе…

Затем он работал на саму виллу — не Боргезе, разумеется, но где-то рядом, чтобы можно было прокатиться ранним утром на лошади. На саму лошадь… На скульптуру на вилле, что-нибудь Кановы, потому что Нана любила Канову, еще с того первого их приезда, еще из Ленинграда…

Он перестал пить кофе — вредно для сердца, ходил регулярно в Хелс-клаб, окреп, и впервые в жизни у него ничего не болело.

Впервые в жизни у него появились карденовские брюки, бицепсы, бумажник змеиной кожи, лазурный «кадиллак», небольшой дом с сауной и зимний загар.

Пока, до виллы на далеких римских холмах…

Шая стал называться Сол. Мистер Сол Дэбс.

Биржа и акции поглощали все его время. В свободные минуты он много читал. «Уолл Стрит Джорнэл»…

Иногда по воскресеньям он вдруг вспоминал Рим, и тогда они говорили о нем, и вновь гуляли с холма на холм, взявшись за руки, в стоптанных сандалиях, ничего еще не подозревая о даре, который находился в носу мистера Сола Дэбса, тогда еще Шаи…

Однажды, это было в шумном русском ресторане, где пели и плясали соотечественники, Нана спросила его:

— Ты помнишь наш первый капуччино?

Он помнил. На Виа Салярия, недалеко от монастыря кармелиток.

Они дотащились дотуда с Изола Тиберина, как всегда, пешком, по июньской жаре в зимних туфлях — летние они тогда еще не купили. Кафе было маленьким — три столика со скатертями в синюю клетку и с красным якорем посредине. Хозяин оказался сард. Он рассказал все о кофе, об острове, о себе, о своей маме, и не взял ни лиры. Ни один вкус в жизни не поразил их так, как вкус капуччино. Он пах Италией, обещанием, свободой. И в этой пене было столько надежды.

Наверное, этот напиток пили боги на Олимпе, после обеда.

И они выпили тоже, потому что тогда они чувствовали себя Богами, у которых ныли ноги, болела спина, першило горло. Неизвестно, может у Богов тоже иногда першит…

После капуччино прошло все, будто вы заново родились, сеньоры и сеньорины…

Да, Сол Дэбс еще помнил свой первый капуччино.

Шесть лет они мечтали о Риме, без отпусков, без выходных, а на седьмой, Нана помнит — это была пятница, — они вылетели в Вечный город…

Видимо, Рим очень изменился за это время, потому что он сильно разочаровал мистера Дэбса.

Что вы хотите, семь лет — это срок даже для вечного города.

Во-первых, биржа. Это был позор. Казалось, она построена при Нероне.

Это была вековая отсталость.

Сол вспомнил чикагскую, ее шум, крики, накал, и ему стало тепло.

Во-вторых, «Уолл Стрит Джорнэл»!

Это было безобразие — ни в одном киоске он не нашел своей газеты. Можно было подумать, что город живет еще при Константине. Бездельники в тратториях читали какие-то «Мессаджеро» и «Стампу», и Дэбс смог добыть ее только в родном посольстве.

Он гордо развернул ее прямо под звездно-полосатым флагом…

И, в-третьих — рубахи! Он ничего не понимал — как можно надеть утром рубаху, которую снял вечером?!

— Они в них родились, — ворчал он, — и не снимают.

Сол Дэбс менял рубаху ежедневно. И носки. И галстук.

Он все менял ежедневно, только машину ежегодно.

Вы поймете это, когда у вас проснется нюх, уважаемые сеньоры и сеньорины…

…И, наконец, они доехали до площади Кампо ди Фиори. Сол отказался идти пешком — вонь! — и они поехали туда на такси, на каком-то дряхлом «фиате». Дэбс долго искал «кадиллак» или «бьюик», но, конечно же, ничего не было.

Они взяли машину на Венетто и помчались вниз к Термини, миновали Пьяцца Республика, промчались по виа Национале и ворвались на гремящую пьяцца Венеция.

Мистер Дэбс ничего этого не видел — он изучал «Уолл Стрит Джорнэл».

На Корсо он вдруг радостно вскрикнул.

— Нана, — почти завизжал он от радости, — акции «Юнайтед Карбайд» поднялись на два пойнта. Ты слышишь, ты понимаешь, что это значит?!

Она смотрела вперед, на две церкви Пьяццы дель Пополо. В голове ее пела флейта синего музыканта…

— Ты какая-то странная, — произнес Сол Дэбс и зарылся в газету.

Так они и доехали до Кампо ди Фиори.

Траттория ничуть не изменилась — те же столики, стулья. Виноград опять был молод. И опять воскресенье. Римский полдень…

Они взяли фирменное блюдо — морской волк в белом вине с тосканскими травами в листьях спелого винограда.

Обслуживали, как ему казалось, долго, лениво. Впрочем, это было на руку — он успел изучить биржи Лондона, Цюриха, Амстердама, и, когда подали блюдо — он скорчил рожу — оставалась биржа Парижа, не такая важная, но все же…

Обед ему не нравился — морской волк явно попахивал обыкновенной треской.

Травы безусловно были не тосканские, какие-то сорняки, откуда-нибудь из-под Пскова.

И листья — не виноградные, в лучшем случае липовые.

Он все отодвигал, просил заменить.

— Даже в Техасе не подадут такого, — уверял он, — к тому же официанты хамят. Ты не заметила?

Нана промолчала.

Сол скинул пиджак, расстегнул ворот и положил ноги на стул.

Чего-то ему было не по себе. Казалось, что он ощущал на затылке чей-то взгляд; Он обернулся — на него смотрел Джордано Бруно.

Как-то некрасиво смотрел…

— Чего он глазеет?! — недовольно спросил мистер Дэбс, — не я ведь его, в конце концов, сжег!..

Это была правда.

Он отвернулся и заказал мороженое. Ассорти. Семь сортов. С кремом. Из узкой примыкающей улицы появился музыкант. Это был не синий флейтист, а старик-скрипач, совсем седой, плохо одетый, с потрепанным футляром.

Он остановился перед тратторией, достал скрипку, подмигнул и заиграл Вивальди. «Времена года». Лето…

Сол морщился.

— Обед и так не из лучших, — ворчал он, — какого черта он нам отравляет аппетит?