Шон О'Кейси - Современная ирландская новелла

Люси вздрогнула.

— Ты не знала? — спросил Сэм, заметив ее изумление. — У нее было четыре или пять выкидышей. Да, они ее замучили. И, можно сказать, разбили ей сердце. Поистине ее тяжкий крест. Она была бы хорошей матерью, как была хорошей женой, но, видно, не судьба. — Он покачал головой. — Много раз, придя со службы домой, я заставал ее в темноте — она сидела и раздумывала над этим. Я старался, бывало, как мог утешить ее, но напрасно старался. Я ей говорил, что она и так мать. Сотни раз твердил ей одно и то же. «Ты и так мать, Мона, — повторял я. — Что же такого, что дети рождались до срока!» Но она была безутешна. Понимаешь, Люси, она не о себе думала, а обо мне. — Голос у него задрожал. — Великодушнейшая из женщин. Знаешь ли, что она однажды сказала? Мол, знай она, что не сможет иметь детей, ни за что бы не вышла за меня замуж. Можешь ты себе представить что‑нибудь благороднее? Пожелать, чтобы ее заменила другая женщина, — какая для этого нужна самоотверженность!

Отвлекшись на минуту от своих мыслей, Люси прислушалась.

— Не может быть, Сэм, чтобы она действительно так думала, — запротестовала она.

Сэм покачал головой.

— Нет, именно что так, ты и представить себе не можешь, какой это был цельный характер. Больше того, Люси, она имела в виду не кого‑нибудь, а тебя.

Это было слишком.

— Нет, нет! — воскликнула она, закрывая лицо руками. Одно дело ей самой знать, что она продолжает жить в его сердце. Совсем другое, чтобы Мона об этом знала. — Она не называла моего имени, Сэм!

— Ну, может, не в тот, последний раз, — с благоговением произнес Сэм. — Она была так деликатна. Но имей в виду, что твое имя не было в нашем доме под запретом. Она часто о тебе говорила, особенно в начале нашей супружеской жизни, потому что… — он наклонился вперед, — видишь ли, она знала, что занимает второе место. Да, Люси, да, твое имя стало ходячим словечком в раннюю пору нашего брака. Чем‑то вроде шутки. Ну, не сердись. Такая веселая безобидная шутка. Да, у Моны было редкое свойство — она умела трагическое превратить в смешное. На ее месте другая женщина ожесточилась бы против тебя, особенно если вспомнить, какой ты была тогда, а ведь она — вот еще повод для ожесточения! — она прекрасно сознавала, насколько ты красивее ее. Мона частенько говорила, что таких красавиц, как ты, теперь не встретишь. — Он покачал головой и тяжело вздохнул. Люси подумала было, что он вздыхает по ее ушедшей красоте, но нет. — Щедрая, великодушная! Вот какая была Мона! — И, к великому ее ужасу, он достал платок. Но оказалось, что Сэм всего — навсего собирается высморкаться. — Ее благородство, как никогда, проявилось перед концом, — продолжал он. — Когда она почувствовала, что смерть близка, мысли ее были не о себе, а обо мне. Ей невыносимо было думать, что обо мне некому будет заботиться. Знаешь, Люси, как‑то я пришел в больницу, а на жилете у меня не хватало пуговицы, и, когда она заметила это, по лицу у нее потекли слезы. «Сам знаешь, ты всегда у меня был ухоженный, — сказала она. — Мне больно думать, что теперь все пойдет по — другому». В тот день она заставила меня пообещать, что мысль о ней не помешает мне еще раз жениться, если я найду нужным. По я уже, кажется, говорил это? — вдруг с беспокойством спросил он.

Что‑то в этом роде он, бесспорно, говорил, но до нее как‑то не дошло тогда, что она избрана самой Моной как ее достойная преемница. Одно дело туманно представлять себе, как благословения Моны ниспосылаются ею с небес, но совсем другое — думать о том, как она дарует их со своего смертного одра. Молчаливое потустороннее согласие казалось уместным и вполне гармонировало с загробным состоянием, но согласие, данное на больничной койке, казалось ядовитым упреком.

— Неужели она так прямо назвала меня? — воскликнула она.

Она посмотрела на Сэма. Так это и есть постоянство, за которое она ухватилась? Подобно луне, оно имело два лика, один был обращен к ней, другой к Моне. Но который лик к кому? Моне пришлось жить, выслушивая истории о ней, о Люси, а каково будет ей самой, когда через несколько часов ее затолкают в дом Моны? Ей вдруг стало дурно. Сейчас ей придется выйти в коридор глотнуть свежего воздуха. Но она не хочет, чтобы Сэм шел с ней. Она встала.

— Сними, пожалуйста, мой несессер, Сэм, — сказала она, — я схожу умоюсь. — Теперь он вряд ли последует за ней.

Но он и не думал идти за нею. Достав несессер, он опять уселся на место.

— Напомни мне рассказать тебе кое‑что, когда вернешься, — настойчиво сказал он. — Мне пришла в голову недурная мыслишка.

Еле сдерживаясь, она остановилась в дверях.

— Скажи сейчас!

Он достал часы, посмотрел на них, потом взглянул в окно.

— Все будет зависеть от того, в какое время мы приедем в Дублин, — сказал он, — засветло или нет.

И вдруг она поняла, что у него на уме.

— Где она похоронена? — спросила она, и собственный голос показался ей тяжелым, как свинец.

Но его лицо просияло, она увидела, что он дивится ее чутью и тому, что принимает за родство их душ.

— Ты тоже об этом подумала?! Для нее это было бы вдвое дороже. — Из открытой двери потянуло сквозняком. — Мы обсудим это, когда ты вернешься, — умиленно сказал Сэм, — я тебе расскажу один случай, — он произошел лет шесть — семь назад. Уверен, тебя он очень растрогает.

«Ну нет! Не расскажешь!» — подумала она с такой страстью, как будто произнесла эти слова вслух. Она вышла в коридор и не пошла, а побежала, так ей хотелось поскорее уйти от него подальше. Поезд шел быстро. Колеса стучали оглушающе, несколько раз ее швырнуло из стороны в сторону, но она удержалась на ногах, хватаясь за дребезжащие деревянные части — то за оконную раму, то за дверь. Поезд был битком набит, хотя они с Сэмом ехали по — царски в своем вагоне первого класса. Наконец она добралась до купе, где в уголке ютилась молодая пара. Не заметив, что пол устлан конфетти, Люси уже собиралась там укрыться, как вдруг мужчина вскочил и возмущенно спустил дверную штору прямо перед ее носом.

Слезы навернулись ей на глаза. Но в конце концов, какая разница, где ей быть? Сэм рано или поздно хватится ее и пойдет искать. Если бы поезд остановился, она могла бы сойти. Она взглянула в окно: смеркалось, поля между темневшими изгородями казались белесыми пятнами от редкого тумана, который словно сочился из земли. Если бы поезд остановился хотя бы на минуту, она могла бы спрыгнуть вниз, кое‑как перебраться через пути и затеряться в этом светлом, но непроницаемом тумане. Она воображала, как, запыхавшись, останавливается и смотрит на освещенный поезд, а он трогается, уже без нее, и вагоны мелькают один за другим, и где‑то внутри сидит и напрасно ждет ее Сэм. Но поезд не остановится, пока не дойдет до назначенной станции. Если она хочет бежать, ей придется спрыгнуть на ходу. Она невольно взглянула на дверную ручку. На ее основании сохранилась ядовитозеленая краска, но рукоятка блестела, отполрфованная бесчисленными руками. Стоило только нажать на нее… Она быстро сунула руки в карманы, словно желая удержать их от движения, которое зависело теперь от них одних. Не до такой же степени она неуравновешенна! Но все же ее начала бить дрожь, и одна мысль, что надо дотянуть поездку до конца, была невыносима. А дом! Войти в дом, набитый предметами, принадлежащими другой женщине! «Я все оставил, как было, Люси, — сказал Сэм. — Ты лучше меня сумеешь распорядиться ее вещицами».