Александра Яки - Грусть улыбается искренне

— Скажешь тоже — спорить! С тобой спорить так же бесполезно, как и со мной. Так что избавьте от этого, — энергично замахал руками мальчишка. — Мы с тобой вон сколько раз уже о всякой всячине болтали, и, что бы ты ни говорила, я почти всегда оставался при своём мнении.

— Почти всегда, — подчеркнула девушка.

— Почти не считается, — Витька надменно показал язык.

— Ну ладно, будь по-твоему, — она вздохнула с безнадегой во взгляде.

— Во-о-от. Меня переспорить невозможно.

— Ну хватит тебе, — Инга незаметно слабенькими пальцами пощекотала мальчишке пятку, чтобы наконец угомонить его разбушевавшуюся гордыню. Тот с детства щекотки страх как боялся и, почувствовав, резко дёрнул ногой и засмеялся.

— Ах ты ж козявка!

— Сам козявка. Кто спорит, тот знаешь чего?.. Так и не надо воздух зря сотрясать. Истину время покажет. А сейчас смотри вон лучше: белка по сосне прыгает, почти у самого стекла.

Витёк немного наклонился и сощурился, глядя в окно.

Чуть не цепляясь за ветки, накатываясь друг на друга, над крышами летели стремительные, как электрички, осенние грозовые тучи. Деревья, голые и худые, точно трафареты, чернели на фоне светло-серого неба. Осень дышала прохладой и сыростью, грозя уже вот-вот залить весь мир дождями. Меж иголками по сосне действительно ловко скакала белка, точнее, бельчонок: мелковатый, юркий и с хвостом тонким ещё пока, далеко не пушистым, как в мультиках рисуют. Витька с умилением расплылся в улыбке и осторожно, чтоб вдруг нечаянно не зацепить трубочку капельницы, поправил Инге одеяло. Поблагодарив без слов одним лишь лёгким движением руки, она продолжила загадочно смотреть в высокую оконную раму, будто не бельчонка там видела, а прекрасное далёко.

Но в реальности хмурые палатные стены давили сумрачной темнотой. Впрочем, так всегда бывало с западной стороны здания по утрам. Возможно, с той только разницей, что осень прогрессировала и теперь даже на востоке, где раньше нежные солнечные лучи всегда с усердием сушили подвально-тёмные помещения больницы, нынче только по-рассветному прохладно синели потолки и стены.

Близился шестой час вечера. В коридоре Тамара руководила загадочной процессией: трое рослых мужчин в рабочей одежде тащили под её началом огромные разноцветные коробки. На всех парах, звеня связкой ключей, к ним мчался Тим-Тим. У запертой двери, где много веков назад, говаривали, была игровая, Тамара приказала оставить ношу, и послушные работяги, осторожно опустив коробки, трусцой побежали обратно в холл. Пока Тимофеевич, кряхтя, открывал старый заржавевший замок игровой комнаты, один из грузчиков уже вернулся, бодро неся на плече длинный бумажный свёрток.

Витьку кто-то легонько дёрнул за рукав: маленький Бекир, поднявшись на цыпочки, тихо спросил: «А нам игрушки привезли, да?»

— Не знаю, — не глядя, ответил парень. — Наверное, игрушки.

Услыхав такое волшебное и заветное слово, вся мелочь отделения, словно по взмаху волшебной палочки, побросала дела и слетелась к коробочкам, как пчёлы на мёд.

— А ну кыш! — пыталась разогнать их медсестра, чтобы Тимофей мог спокойно затянуть поклажу в комнату, но козявки только ещё больше одолевали.

— Витька! — Тамара показала кулак. — Какого лешего ты им сказал?!

— А чего я?.. Я ж не знал, я только так… предположил, — он виновато уткнул глаза в пол. — А с какой такой радости все эти обновки?

Вздохнув, женщина отошла чуть в сторону и присела на кушетку, чтобы пару минут отдохнуть.

— Проверка очередная на днях явится, — сказала она, устало потирая колени. — У них в оборотке чёрным по белому написано, что тут игровая почти царская. Где нахальство, тьфу ты, начальство раньше держало все эти вещи, я не знаю, сестра-хозяйка наша в отпуске, так что вот кое-как без неё пытаемся всё на места вернуть, чтоб не влетело никому.

— Ай да завралось руководство ваше совсем! — ехидно заметил Виктор.

— Ну полно-полно других-то хаять. Как говорит наш Тимофей Тимофеевич, «начинать нужно с себя».

— Ой, — Витёк зло хихикнул. — Гляжу, тут классика пошла! Тима цитируете!

— Ты вот вреднятина всё-таки, — отметила Тамара, поднимаясь. — А Тимофей Тимофеевич, между прочим, телевизор для нашего отделения отвоевал. Хирургии не дали, а нам дали!

— Телек?! — парень чуть не подскочил до потолка, округлив глазища до размеров бубликов. — У нас будет телек?!

«Телевизор» для него прозвучало почти так же магически, как для малышни «игрушки». Тем более что буквально несколько часов назад Витька в сердцах жаловался друзьям на голодание не только гастрономическое, но и информационное. Все-таки человеку, привыкшему каждый день после уроков подолгу торчать в Интернете, не так-то просто научиться узнавать новости о внешнем мире разве что из сплетен медсестёр. Друзья, правда, тоже старались по возможности информировать его, но чаще о самом интересном умалчивали, видать, чтобы лишний раз не расстраивать товарища.

При всём этом минувший день был урожайным на визиты. Лёшка с Владом помимо себя приволокли дедовское лото и целых два часа резались с Виктором в эту незатейливую игру на лестничной площадке, постепенно сокращая численность сигарет в пачке. Витёк тоже затянулся пару раз, но потом отложил бычок: всё-таки, когда показатели крови скачут, курево не лучшее дело…

Но самое главное — задолго до друзей, около полудня, приходила мама! Это был первый её визит после того, как Виктор загремел в инфекционку. Он всё сразу понял — родительница соскучилась, но, как и всякая упрямая женщина, просто не показывала виду. В бокс вошла высокомерно, как к себе домой, небрежно бросила пакет с вещами, на сына даже не глянув, будто он шапку-невидимку надел.

Выйдя в коридор, деловито переговорила с Тим-Тимом об «одном болване» и ушла, гордо вскинув голову.

Правда, потом, выглядывая в окно из-за занавески, Витька видел, как, выйдя на улицу, мать тревожно и заботливо обернулась на больничный корпус, — значит, в душе давно всё простила своему оболтусу, а дистанцию сохраняла лишь из принципа. Это ведь от неё парень унаследовал такую черту, как дурная баранья упёртость. Отец, хоть порой и казался строгим, на самом деле гораздо быстрее прощал, забывал обиды и шёл на компромисс.

Может, как раз поэтому мальчишка с утра ждал именно папу. Как советовала Инга, он хотел без нервов объяснить, что и по какой причине более не хочет слышать из родительских уст. К тому же у Александра Игоревича можно было попросить купить какую-нибудь модную шмотку. Виктору стало почти всё равно, насколько здорово он выглядит здесь, в больнице. Но одеваться прилично и колоритно он, по совету Инги, считал необходимым, просто для того чтобы не превращаться в Аркашку и продолжать ощущать хотя бы тонкую связь с былой жизнью.