Андрей Портнов - Автово

Но вот сумок и чемоданов осталось ровно столько, чтобы перенести их за один присест, после чего надо было запереть комнату и отдать ключи комендантше, которая находилась в нашем коридоре уже полчаса. Надо было сделать всего один рывок, и я уже видел, как некоторые из наших сдали ключи и уже навсегда уходили отсюда. А я всё стоял столбом около своих сумок и не мог сдвинуться с места. Ключи от комнаты нам сдавать было не надо, так как в 215-ой ещё на две ночи оставались Катя и Владик, но всё же…

— Дима! — позвал я Рудика, когда он собирался уже было пройти мимо меня. — Давай уйдем отсюда вместе, а то мне одному не хватит мужества. Только перед этим зайдём ещё раз в комнату, в нашу комнату… попрощаемся.

Рудик поставил сумки, и мы медленно зашли в 215-ую.

Взглядом, полным скорби и отчаяния, я обвёл родные стены. Я смотрел на них и думал, неужели мы здесь прожили два года, ведь это так много. Но пролетели они, как два мгновенья… два года…

— Прощай, моя любимая комната, — сказал я уже вслух, ещё раз озираясь по сторонам, — прощай, родная 215-ая, я тебя никогда не забуду. Никогда!

Я резко повернулся и быстро вышел в коридор. Рудик шёл следом.

Владик и Катя провожали нас тоже, поэтому в комнате никого не было. Я достал свой ключ и медленно закрыл дверь, щёлкнув замком.

— Прощай! — ещё раз тихо, почти про себя шепнул я двери и, взяв сумки, быстро пошёл прочь.

— Счастливого вам пути, ребята, — услышал я позади крик комендантши. — Вы оказались очень хорошими жильцами. Побольше бы таких, как вы!

— Прощайте друзья! — кричал Сони. — Я вас не забьюду!

— Счастливо, ребята! — похлопал меня по плечу Дэш.

А я шёл по коридору, не в силах обернуться, потому что не был уверен, что сдержусь и не побегу обратно…

Автобус закрыл дверь, и шофер включил мотор прогреться. Все уже давно расселись по свободным местам и, чтобы как-то отвлечься от грустных мыслей, принялись разбираться в сумках. Я же, развернувшись на 180 градусов, смотрел только в одну точку — на ту часть автобусного окна, через которую сквозь пелену снега просматривалась часть общаги. Я смотрел на неё, не отрываясь, и не было на свете такой силы, которая могла бы помешать этому.

Не знаю, сколько это продолжалось — может быть, вечность, а может быть, миг, но автобус вдруг взревел, и общага начала от меня удаляться.

Боже! Что я пережил в тот момент! Только тогда я явно понял, что я теряю, теряю навсегда. Я вдруг почувствовал это настолько остро, что бессознательно сделал рывок вперёд, как будто хотел что-то удержать. Я готов был разорваться на куски, но ничего этим не мог изменить. Я понял, что свершилось что-то непоправимое, то, к чему уже не было дороги назад. И, не в силах что-либо сделать, я лишь бессвязно и тихо шептал:

— Прощай, любимая общага! Прощай навсегда!

Я продолжал смотреть в окно до самого последнего момента, как бы исполняя свой последний долг, пока автобус не завернул за угол, и общага не скрылась из глаз уже навсегда.

И если я не совсем был уверен в том, что мои последние слова никем не были услышаны, то твёрдо знал, что никто не видел, как по моей щеке, когда я отвернулся, тихо и медленно катилась одинокая слеза…

На Московском вокзале, когда мы туда приехали, было совсем темно. Мы остановились перед какими-то воротами, Гармашёв вскочил со своего места и побежал к охранникам. И вскоре, благодаря стараниям предприимчивого дядечки, ворота открылись, и мы проехали на территорию самого вокзала, после чего автобус остановился, и мы стали выгружаться. Затем, решив, кто останется сторожить вещи, некоторые из нас взяли одни из своих чемоданов и медленно пошли к нужному перрону. Времени до отхода поезда было хоть отбавляй, так что мы не спешили.

Как всегда наш плацкартный вагон N 6, билеты в который нам упорно продавали все эти годы, должен был находиться на самом дальнем от вокзала конце перрона, поэтому мы проделали довольно внушительный путь, убыстряя свои шаги с каждым разом, потому что мороз Северной Столицы щипал за все места и не давал стоять на месте. Дойдя, наконец, приблизительно до нужного места, я и Рудик вызвались сторожить вещи здесь, а остальные пошли обратно.

Мы с Димой остались одни среди кучи понаваленных сумок и чемоданов, а вокруг не было ни души. Мы одиноко стояли на краю бесконечной платформы и слушали окружающую нас тишину, изредка прерываемую холодным ветром и гудками проходящих мимо локомотивов. Было ужасно холодно, и я даже пожалел, что остался сторожить вещи — таская их, я бы больше согрелся. Вот почему, когда минут через двадцать к нам поднесли ещё одну партию вещей, я, не говоря никому ни слова, бросил свой пост и пошёл за новой партией сумок. Минут через десять мы дошли до того места, где мы разгрузились с автобуса, и где нас ожидал Гармашёв, взяли последние чемоданы и пошли обратно.

По истечению этого времени народу на перроне заметно прибавилось, и нам становилось всё труднее идти, пробиваясь сквозь толпу. Но вот, наконец, все вещи были сложены в одну большую кучу, и вскоре подали поезд. Надо сказать, что место стоянки мы выбрали почти правильно, так что до нужного вагона нам приходилось бежать всего лишь несколько метров.

Загрузка производилась полным ходом, пока Гармашёв ублажал проводницу, пришедшую в ужас от количества нашего багажа, и доказывал ей, что мы «…хорошие дисциплинированные ребята», в поезде не буяним и песни ночью не поем. Та, не дослушав Гарму, плюнула на талый под своими ногами снег и ушла восвояси с видом «делайте, что хотите».

Разложив вещи на своём месте, Костик сразу же переоделся и, тяжело вздохнув, произнёс:

— Ф-фу-ух! Наконец-то, уезжаем отсюда!

Я его чуть не убил за такие слова. Как он мог так говорить?! Но я сдержался и не высказал ему ничего, потому что у меня были дела поважней.

Я вышел на перрон, закурил и молча побрел один по платформе. У меня не было никакой цели, я просто шёл вперёд, глядя на ночное небо, а с моих губ срывались слова, которые никто не мог услышать и понять. Я говорил звёздам, я говорил небу, я разговаривал с Питером, я прощался с Городом.

Да, я уже знал наверняка — Питер стал городом моей мечты, и я также знал, что никогда не смогу забыть всё то, что меня с ним связывало. Потому что это была мечта, ожившая мечта , а такое не забывается…

Банальность судьбы — всё хорошее проходит, и всему приходит конец. Ничто не вечно на этом свете, но такова жизнь, и не нужно злиться на неё. Остаётся лишь благодарить судьбу за те восхитительные моменты, которые она нам подарила, за саму уникальную возможность пожить в этом городе и вспоминать это безоблачное время любви и молодости, ибо и воспоминаниями жив человек…

Время неумолимо приближалось к роковой отметке, когда наш 259/260 должен был тронуться в путь.