Валентина Соловьева - Ничего страшного

А он все не решается произнести то, что у него на языке вертится. Стыдно, должно быть, сознаться в своей слабости. Талдычит что-то невразумительное:

— Ты так много сделала для нас… Я всю жизнь буду перед тобой в неоплатном долгу…

И тут я с отчаянием поняла, что если он у меня отнимет Милочку, — все, моя жизнь кончена. Ведь я полюбила ее, как сумасшедшая! Как будто это мой ребенок. Мой! Ведь Люська никогда не смогла бы так ее любить. Она ненавидела и боялась ее еще до рождения.

А я обожала этого кукушонка, тайно подброшенного в лоно матери. Я с наслаждением вдыхала запах ее мокрых пеленок, я с упоением целовала ее мягкую попку, ее упругий животик с выпуклым пупочком, ее крошечные растопыренные пальчики. Невинный розовый червячок. Беспомощная личинка с бессмысленными мутновато-синими глазками. Эта восхитительная беззубая улыбка. Этот воздушный пушок на затылке. Как она смешно кряхтит, пытаясь поднять головку, когда я кладу ее на животик… Как она забавно, по старушечьи чмокает, когда я сую ей в рот бутылку…

“Нет, — холодно и зло подумала я, — никому я ее не отдам. Если он захочет ее у меня отнять, я скажу ему все. ВСЕ! И пусть он после этого отшвырнет ее с омерзением. Как жабу. Как слизняка. Пусть! Это будет мой ребенок. Только мой! У нее нет матери. У нее нет отца. У нее есть только я…”

— Есть только один выход, — наконец, выдавливает Гришка. Я вся напрягаюсь до синевы. — Если ты ее удочеришь…

— Что? — у меня даже челюсть отпала.

— Если ты ее удочеришь, — продолжает Гришка, — я все узнал, тебе предоставят декретный отпуск с сохранением места и стажа. Ты сможешь заниматься только ребенком…

— Как? — все еще не могу понять я.

— Ну… если мы поженимся… Конечно, я понимаю, что это слишком большая жертва с твоей стороны. И я не настаиваю, чтобы ты решила все сейчас, сразу. Ты подумай, как следует, время еще есть. Ведь это такая обуза… Может быть, на всю жизнь. А я обещаю…

— Я согласна, — быстро сказала я.

Он с удивлением посмотрел на меня. Какая-то тень пробежала по его лицу. Он нахмурился.

Ты, конечно, понимаешь, что это только формальность, — счел нужным он уточнить. — Я это делаю только ради ребенка. А Люся для меня была и останется единственной женщиной. Никто и никогда не сможет мне ее заменить.

— Да, — сказала я. — Конечно. Я понимаю… Тем более что у меня тоже есть любимый человек, и я не хочу разрывать с ним отношения. Надеюсь, ты не будешь возражать?

Я сказала это просто так, чтобы он не подумал, будто я вешаюсь ему на шею, пользуясь его безвыходным положением. В тот момент я совершенно не думала про Костю. А сказав, так и обмерла — а как же Костя? Ведь он уже родителям своим написал. И кольца купил…

— Разумеется, — рассеянно сказал Гриша, — ты совершенно свободна…

На следующий день мы пошли подавать заявление. Объяснили ситуацию, попросили, чтобы все сделали побыстрее. Нам посочувствовали и пошли навстречу. Через три дня расписали, а через неделю оформили все документы на удочерение.

В промежутке между этими событиями мне удалось встретиться с Костей. До этого мы с ним дней десять не виделись, он сразу потащил меня в общежитие, в мгновение ока выгнал злополучного Генку и велел до вечера не приходить. Тот, ропща и стеная, собрал свои бумажки и отправился в библиотеку. А Костя обхватил меня обеими руками, вжал, вдавил в себя так, что я почувствовала его тело не только кожей, но и всей плотью, костями, внутренностями.

— Ну когда, когда все это кончится? — жарко задышал он мне в ухо. — Я не могу больше без тебя, Светка, не могу без тебя!..

Я поспешно скинула с себя все и любила его с такой тоской и с такой жадностью, точно это было последний раз в жизни.

В общем, так оно и оказалось…

А когда он, всхлипнув, глубоко вздохнул, захлебнулся и обмяк, навалившись на меня, я осторожно высвободилась, оторвалась от него, села рядом, обхватив колени руками, и смотрела на него долго-долго. Прощаясь и запоминая…

Он открыл глаза и снова потянулся ко мне.

— Костя, — сказала я, отстраняясь, — Костя, я должна тебе сказать… Я вышла замуж.

— Уже? — беззаботно улыбнулся он. — За кого, если не секрет?

— За Гришу, — сказала я.

Улыбка стекла с его лица не сразу. Губы еще сохраняли форму улыбки, а глаза вдруг остекленели.

— Так это правда? — спросил он.

Я кивнула.

— Зачем? — спросил он.

Я объяснила.

— Но ты же не любишь его?! — воскликнул он то ли с надеждой, то ли с укором.

— Я тебя люблю, — хмуро сказала я.

— Но зачем? Зачем? — никак не мог понять он.

Я объяснила еще раз.

— Ты святая женщина, — с ужасом сказал он.

Мне стало неловко.

— Ну, вот еще… — сказала я. — Это ведь совсем ничего не означает. Так, пустая формальность… Я Грише сказала про тебя. Он не возражает. Мы можем по-прежнему встречаться… Когда он уезжает в командировки. Он очень часто уезжает! И квартира свободна. Представляешь, как хорошо! И так можем… Где-нибудь…

Я быстро-быстро говорила все это и почти верила тогда, что говорю правду. “А что особенного? — думала я. — Ничего особенного. Штамп в паспорте. Всего и делов…”

Костя смотрел на меня и молчал. А я все говорила и говорила.

— Ведь ничего же не изменилось, — говорила я. — В конце концов я и развестись могу, когда Милочка подрастет. Тогда Гришка с ней и сам управится. (“Фигушки! — подумала я, — Гришке я ее не оставлю! Я теперь ей законная мать, и права у нас одинаковые…”) — И буду я свободная женщина, и если я к тому времени еще не надоем тебе…

Но тут я увидела его глаза и осеклась.

— Светка, — шершавым голосом сказал он. — Ты не представляешь, что ты значила для меня, Светка! Я даже не знал, что так бывает… А ты… Как ты могла?

— А что? — все еще хорохорясь, передернула я плечами. — Что я такого сделала? Подумаешь, трагедия! Гос-с-споди!..

— Да, — сказал он. — Конечно. Ты абсолютно права. Было бы о чем говорить…

Он встал с постели и начал медленно одеваться. Натянул брюки. Застегнул молнию. Надел рубашку… Лицо его было совершенно невыразительным. Он не смотрел на меня.

И тогда мне вдруг стало страшно. Я таким его еще никогда не видела.

— Костя, — прошептала я, — ты же ничего не понял, Костя… Я никогда не смогу объяснить тебе все…

Он застегнул рубашку. Снял со стула свитер.

— Костя-я! — завизжала я и кинулась к нему, повисла на шее, голая, растрепанная. — Костя, ты ничего не понимаешь! Я люблю тебя, ну посмотри же на меня, посмотри! Почему ты отворачиваешься? Ты же видишь, я люблю тебя! Я люблю тебя, Костя! Костя!

— Пусти, — сказал он, стряхивая мои руки со своих плеч, и посмотрел на меня холодно и брезгливо. — Оденься. Скоро Генка придет.

— Ну и ладно, — пустым голосом сказала я, — ну и ладно. Тем лучше. Я даже очень рада. Ха! Ха! Ха!