Тони Хендра - Отец Джо

…невероятных, ужасных мучений. Ложкой дегтя в бочке меда наших отношений было то, что мы оба принадлежали к католической вере. И, по крайней мере, в теории — в теории для меня, на практике для нее — «там, наверху» множился ужасный счет, определявший степень греховности каждого нашего поступка, каждого жеста, слова, не говоря уж о поцелуях. Если вдруг нас настигнет смерть, если зигзаг молнии из-за огромных деревьев неподалеку ударит в наши охваченные похотью тела, если один из тех испытательных сверхзвуковых самолетов, что собирают за холмом, развалится на части и рухнет на землю (как зачастую казалось, когда пилоты заставляли свои машины преодолевать звуковой барьер)… дом-трейлер превратится в огненный шар, мы опустимся на дно, в недра ада — грешники, осужденные на вечные, невыразимые страдания.

В немногословных беседах — а чаще всего между нами устанавливалось долгое, мучительное молчание, которое она называла «экзистенциальным», — речь заходила о том, следует ли нам вообще беседовать, да и быть вместе, если уж на то пошло, нам, проклятым любовникам, охваченным муками безнадежной, порочной связи, противостоящим неодолимому соблазну сосуществования в одном городе, графстве, стране, на одной планете, в одном измерении. «То, что происходит между нами… это так скверно, — говорила она, — такой жуткий грех, мы как будто играем с огнем! Ах, зачем только мы встретились, зачем нырнули в этот котел кипящих чувств, из которого никак не выбраться!»

Все эти охи-ахи были для меня в новинку. Они походили на какой-то бред, ну да много ли я понимал? Я смутно отдавал себе отчет, что постепенно расстаюсь с детством и мне предстоит на собственном опыте учиться вести себя по-взрослому. Так что лучше не обрывать этот лепет — как говорится, нечего раскачивать лодку. Да и шутка ли — такое дело заварилось! Вот уж кем-кем — а дурнушкой миссис Бутл точно не была. Как знать, может, женщины всегда выражаются экзальтированно. Единственным моим гидом были книги, и до сих пор все шло как по писанному — прямо «Поющие в терновнике» в исполнении религиозной Кристины Россетти.

Но первый робкий поцелуй случился уже давно, и с тех пор мы целовались не раз. Я испытывал все большее беспокойство и с тревогой ждал, каким окажется следующий «котел кипящих чувств, из которого никак не выбраться».

И вот однажды, промозглым субботним утром, в самом начале весны, пришедшей в зеленый-презеленый Хартфордшир Англии на планете Земля нашей Вселенной, в год 1956-й от Рождества Христова мне выпало узнать это.

Она стояла в дальнем конце трейлера, служившем кухней, перед раковиной с горой немытой посуды. У нее за спиной было широкое окно, в котором виднелся залитый участок земли. Участок тянулся до самой реки, угрюмой и вздувшейся под струями дождя; в огороде пробивались жалкие верхушки беспорядочно натыканной растительности.

— Стоит ли? — претерпевая невыразимые мучения, сдавленно всхлипнула она.

— Думаю, стоит, — ответил я, не имея ни малейшего понятия, о чем речь.

— Но… но… — она никогда не ограничивалась одним «но», вставляя два, а то и больше. — Это же конец, мы не сможем повернуть назад, мы все потеряем!

— Ну тогда, — произнес голос взрослеющего разума, — наверно, не стоит.

— Да! Да! Нет! Нет! Разве мы в силах удержаться?! Я вся горю! Отбросим предосторожности! Отвернись!

Я так и сделал — отвернулся и закрыл глаза; меня охватило сумасшедшее возбуждение, целиком, от пяток до ресниц. Чтобы это ни было, вот оно! У меня за спиной слышались таинственные шумы; шорох одежды, расстегиваемых крючков и молний, горячее, натужное пыхтение…

«Повернись», — хрипло прошептала она. Я повернулся. «Открой глаза». Я открыл. Она стояла с закрытыми глазами, склонив голову набок, длинные волосы откинуты на белые, хрупкие, обнаженные плечи — Мадонна Мороси в раме из залитого дождем широкого окна. Я нервно опустил взгляд на ее груди. Они оказались маленькими, слегка разными по размеру и плосковатыми. По правде говоря, очень плоскими. И соски выглядели какими-то чересчур большими. Наверняка ребенок, с виду милый малыш, был тем еще обжорой.

Впервые в жизни я увидел груди живьем. Если не считать соответствующие журналы. Интересно, у всех такие? Я как раз прочитал «Четыре квартета», [1] Поэма Т. С. Элиота. и образ старика Тиресия с морщинистыми грудями все стоял перед моим мысленным взором.

Потом она поцеловала меня. Ее губы, да и все лицо, горели, как у моего младшего брата, когда тот лежал с температурой. Она придвинулась ближе. Сквозь ткань рубашки я почувствовал тепло ее кожи, потом — прикосновение чего-то, должно быть, сосков. Я сунул руку под платье — между животом и бедрами. «Нет! Нет!» — зашептала она, накрыв мою ладонь. Но в то же время едва заметно подтолкнула ее вниз. Когда же я внял ее побуждающим толчкам, она воспротивилась, однако снова начала подталкивать мою руку, с еще большей настойчивостью. «Нет, ты не должен! — всхлипывала она. — Это грех, смертный грех, вечный огонь в аду!» И опять передвинула ладонь ниже. Прямо учебник с разбором примеров «нет» в значении «да», хотя я был слишком молод, чтобы воспринять подобные фокусы психологии. Я спустился чуть ниже — вслед за ее рукой. Снова сопротивление. Мы поднялись. Но невысоко — все-таки прогресс был налицо. Вниз… вверх, вниз… вверх, вниз… Теперь уже моя ладонь целиком скрылась под платьем, шаг за шагом неумолимо продвигаясь вниз. Я ощущал шелковистость кожи и приятную мягкость плоти. Которая становилась все мягче. Куда же мы проникли? Далеко вниз, уж это точно. Я содрогнулся от незнакомых ощущений, волнами накатывавших на меня. От возбуждения закружилась голова — Тиресий наверняка воспользовался пудрой…

Впервые Бен и Лили появились в местной католической церкви год назад. Она — миниатюрная и стройная, он — большой и мускулистый, на голову выше жены. Несмотря на порядочный срок беременности, она надела длинное облегающее платье-сорочку, подчеркивавшее налитые груди и выпирающий живот. Открытые кожаные сандалии демонстрировали крохотные стройные ножки. Среди собравшихся воскресным утром прихожан — большей частью старомодно одетых вдов-англичанок, страдавших от похмелья рабочих-ирландцев и пепельно-серых матерей с шумными выводками — Лили выделялась своим нарядом, не лишенным богемности.

Глядя на Бена, можно было подумать, будто тот всю ночь подвергал себя действию электрошока. Густые жесткие волосы топорщились клочьями, одежда всегда была мятой и точно где-нибудь расстегнутой, а на носу сидели видавшие виды очки с невероятно толстыми стеклами в черепаховой оправе.

Похоже, у них не было друзей, и они держались особняком; о том, где живут, не знал никто и меньше всех — наш древний, пропитый приходской священник отец С. Мог (Сэмюэл Мог: мы, мальчишки, прислуживавшие в алтаре, прозвали его отец Смог).