Анатолий Постолов - Речитатив

– Мы должны немедленно это дело обмыть, – оживился Юлиан. – Гарсон! Еще бутылку красного.

Верочка хохотнула и, сделав руками жест, словно говорящий «вуаля, видите, какого я вырастила гения и растяпу», опять зашептала Виоле на ухо:

– Ты мне так и не ответила. Пойми, Виола, из них можно лепить то, что мы хотим. Я не думаю, что Юлиан менее податлив, чем Миша. Ты зря миндальничаешь. Возьми власть в свои руки. Ты же можешь многое. Перестань ему давать в конце концов. Ну что ты молчишь?

– Я не могу с ним играть по этим бабьим правилам. Я и себя, и его унижу, если начну заниматься мелким шантажом. Пойми, Веруша, это не гордыня – это мое преимущество – не плести заговоры и придумывать интриги, а просто любить человека так, чтобы он почувствовал, что это ему необходимо не меньше, чем мне.

– Девочки! Ваши бокалы, – прозвучал лирический тенорок Устинова. – Пьем за Мишку, за его светлую голову и за то, что он не ждет милостей от природы, а берет их, причем в охапку…

– Кажется, плывут наши моллюски, – сказал Гельман.

– Вот так всегда. Ему поют дифирамбы, а он думает про пожрать.

– …Я бы из него веревочки вила, – нашептывала Верочка. – Он ведь при том, что не лишен красноречия и апломба, привязан к тебе, как жеребенок к своей мамке-кобылице. Я видела, как он на тебя смотрел, когда произносил свой первый тост. У него это серьезно… очень серьезно. Просто такого рода мужчины боятся проявить решительность, их надо подталкивать. Ты меня слышишь, Виола?

– Слышу…

– Ты спишь?

– Я медитирую… Почему ты так долго ко мне шла?

– Я делала маску.

– Маску? Перед сексом? Это извращение.

– Секса сегодня не будет, милый. У меня началось…

– Значит, мне предстоит недельное воздержание… Мягко говоря – удар ниже пояса, тебе не кажется?

– Ничего, мужчинам это на пользу. Особенно таким кровожадным, как ты.

– Я не кровожадный. Я нежный и ласковый зверь. Не помнишь, кстати, чьи это слова. Из какой-то пьесы?

– По-моему, был такой фильм. Еще в той жизни…

– «Та» жизнь к нам вернулась совсем неожиданно с появлением месье Варшавского. Он просто насильно затянул нас на свою коммунальную территорию. Но собеседник он, признаюсь, интересный… Жаль, не удалось мне его в прошлый раз позлить, как следует. Он ведь, когда злится, сразу начинает рассказывать любопытные вещи.

– Да, ты с ним был не очень почтителен, хотя я думаю, это просто вопрос менталитета. Мы ведь за эти годы в Америке очень изменились. Ты – просто превратился в американца. Не смотришь сериалы по русскому телевидению, не покупаешь вырезку в деликатесном, не играешь в домино в Пламмер-парке… Вот только иногда любишь повыпендриваться в компании. Ты в ресторане был просто в ударе – на несколько часов вдруг превратился в такого безалаберного одессита, словно решил ненадолго окунуться в ту жизнь, от которой уже давно сбежал.

– А что… день рождения, по-моему, удался. Ты даже повеселела к концу вечера. И еда была в основном превосходная, если не считать мой филе-миньон. Принесли куцый кусок мяса, фигурно обложенный тремя листиками, а сбоку, в качестве издевки, положили микроскопическую морковку и ломтик сельдерея.

– Ты не прав. Филе миньон именно таким должен быть. Ты знаешь, что означает миньон по-французски?

– Судя по звучанию, это что-то королевское.

– Миньон – значит крохотный.

– Мне в других ресторанах всегда приносили нормальный размер.

– Они не знали французского.

– Зато уважали клиента.

– Хочешь, я тебе завтра на обед приготовлю что-нибудь вкусненькое.

– Не знаю… Мне все надоело. Пресыщение, переходящее в мизофобию. И в холодильнике у нас пусто. Давай объявим голодовку.

– Нет, у меня есть другая идея. Хочешь, я тебе сделаю жареную картошку, такую, как когда-то, помнишь, на второй день после того, как я к тебе переехала и очень хотела показать себя с лучшей стороны? Мне даже пришлось для этой цели одолжить у тети Тани сковородку, потому что твой кухонный инвентарь находился в состоянии полного упадка.

– Я эту картошку до сих пор помню.

– Послушай, Жюлька, давай я нажарю картошечки с лучком, а чтобы веселее было лопать, позовем Варшавского, тем более что ты очень хотел с ним еще раз скрестить шпаги.

– Он этого хотел больше, чем я. Особенно после того, как пришел ко мне в офис нечистую силу выгонять и вместо нее нашел, как он выражается, «энергетический оазис»… Я, глядя на него, думал он растает от умиления, что такое счастье надыбал…

– Ты мне обещал подробнее рассказать.

– Расскажу в другой раз…

– У меня сковородка, правда, немного маловата… Может быть, в два захода пожарить?..

– Ключик, не делай культ из еды. Варшавскому много кушать вредно. Он же перед сном медитирует, а медитация должна проводиться на голодный, в крайнем случае полуголодный желудок.

– Сотворю салат с редиской и крутыми яйцами…

– Это уже баловство…

– Нарежу помидоры, огурчики и всякую зелень, а на десерт будет чай с вареньем. И, пожалуйста, купи приличное вино, не выставляй рецину.

– У меня в баре есть несколько хороших бутылок, но жалко их открывать и предлагать человеку, который в этом деле ничего не смыслит. Ладно, я подумаю. Заодно продумаю свою стратегию дуэли. Бить я его, конечно, буду Фрейдом, потому что он сильно раздражается и легко может сделать неверный выпад. Тут-то моя рапира его достанет.

– А при этом было бы неплохо вспомнить, что есть я, причем не только в амплуа кухарки или актрисы миманса, а в роли активного участника спектакля, понимаешь? Мне ведь тоже хочется, чтобы мой голос был услышан.

– Солнце мое, у тебя есть оружие, которого нет ни у одного из нас, – красота! Как заметил другой твой поклонник – Сашка Устинов – критики скорее лопнут от злости, чем найдут в тебе изъян.

– Я-то говорю совсем о другом. Меня роль прекрасной дамы не устраивает. Я, Ваше Величество, хочу быть равноправным участником дуэли.

– Все-все, уже сдаюсь, ты забросила на меня ногу так решительно, будто хочешь оседлать…

– Но это же моя нога, которую ты так любишь…

– Возражение снимается, только опусти ее чуть ниже, ты мне селезенку сдавила. Я хоть и боевой конь, но сейчас на отдыхе.

Хриплый вой пожарной сирены продырявил ночную тишину, всхлипнул и умолк, и только по стене, как огни встречного поезда, неслись всполохи мигалки. Лев Варшавский бесшумно встал с кровати и выглянул в окно. Машина, видимо, остановилась совсем недалеко от подъезда, где он квартировал. Подобные пробуждения были для него не внове. Он уже к ним привык, хотя вначале недоумевал, подсчитывая число ночных пожаров в Лос-Анджелесе. Потом ему объяснили, что на большинство ночных вызовов, даже не связанных с возгораниями, выезжает вся спасательная троица: медики, пожарная команда и, зачастую, полиция.