Анатолий Постолов - Речитатив

– Леон…

Она замолчала, потупясь, и только ее рука нервно ерзала в узком кармашке джинсов.

– Леон, я бы хотела к вам подойти. У меня есть один вопрос, несколько деликатный… Мне надо узнать ваше мнение…

– Конечно, – сказал Варшавский, – в любое удобное для вас время. Лучше всего во время перерыва, то есть между часом и тремя. Я не обедаю в это время, просто расслабляюсь, отдыхаю. Буду рад оказать вам помощь. Вы… – он замолчал, пристально глядя на нее, – вы можете рассчитывать на меня.

– Только я не хочу, чтобы кто-то из знакомых меня увидел, просто… знаете, пойдут разговоры…

– Я вам обещаю полную конфиденциальность. После часа дня, примерно в полвторого лучше всего. В приемной никого не бывает. Только позвоните заранее.

Он улыбнулся, взял ее руку и, бросив взгляд в сторону балкона, быстро прикоснулся к ней губами.

Юлиан погасил сигару, тщательно притоптав расплющенным концом дымные развалины. Круглая хрустальная пепельница сразу стала похожа на амфитеатр залитого лавой Геркуланума. Виола присела на краешек стула. Сложив лодочкой ладони и зажав их между коленями, она медленно покачивалась, словно вторила музыке, доносившейся откуда-то из соседнего дома.

– Что-то наш Лев сбежал, даже сигарного дымка не нанюхавшись толком, – усмехнулся Юлиан.

– Да, он какой-то странный был сегодня. Потерянный. Правда? Может быть, от голодовки просто чуть не в себе еще…

– Я думаю, его эпизод с колибри слегка покачнул. То есть он получил такой легкий нокдаун, а собирался оставить ринг победителем, увенчанным лавровым венком… И все к этому шло. Шапочка мастера, диалог с колибри… Ничто не предвещало беды. А ты молодец, сразу сообразила, что колибри на его шапочку клюнула. Если бы не это, он лопнул бы от собственного величия. «Я говорил с ней… она мне поведала секреты мировой души… Маленькая птичка открылась мне…»

– Ну ладно, ладно, чего ты напускаешь? У тебя разве не бывает таких же конфузов? Ты себя мнишь героем, а тебя вот такая же дурочка, как я, ставит на место.

– Какая же ты дурочка? Мне показалось, ты сегодня просто была в ударе. Когда он приходил в первый раз, ты выглядела на четверку с минусом, лепетала, как школьница на экзамене.

А сегодня – мало того что с колибри опозорила, так еще посмела пошатнуть его незыблемый авторитет великого пушкиниста.

– А разве я не права? Скажи, что за чушь – весь этот набор с царем в образе кота и с цепью златой, уходящей в космос… Пушкин народные сказки красиво пересказал – вот и всё. Он же не Ломоносов какой-нибудь – вокруг стихов физику плести.

– Я думаю, Варшавскому всю эту физику как раз те самые пресловутые голоса сверху и нашептывают.

– Возможно, и все же… Мне кажется, Жюль, он очень несчастный человек. Что-то в его жизни произошло кроме потери родителей – хотя и это удар, от которого остаются шрамы навсегда, но он тогда был мальчиком, ребенком… А потом случилась какая-то беда… Он от нее бежит, а она тянется за ним и не отпускает… Знаешь, какую сегодня я услышала от него фразу? Когда он утром позвонил, стал мне жаловаться, что никто, мол, его не поздравил: Волик забыл, жене он запретил звонить из Москвы – дорого. А потом говорит: «Ощущение у меня такое, как если бы я сам себя поздравил от имени жены, детей и любимой собаки».

Юлиан присвистнул и посмотрел с изумлением на Виолу.

– Ну, ты даешь, Ключик, ты вообще понимаешь, что ты только что сказала?

– А что я такого сказала? – растерялась Виола.

– Ты ему поставила диагноз.

– Какой диагноз?

– В одной этой фразе невольно проглянуло все его одиночество. Одиночество – как болезнь, как причина его внутреннего дисбаланса. Все отчаяние его сконцентрировано в этих словах. Кроме любимой собаки у него нет ни одного живого существа по-настоящему близкого. Конечно, смерть родителей наложила отпечаток на всю его жизнь, я согласен…

И все же прошло немало лет. Какие еще трагедии коснулись его – мы не знаем. Я сейчас, знаешь, о чем подумал… Из тебя получился бы классный психотерапевт. Не хочешь поменять профессию, уйти из компьютерной мафии в прозрачный мир тонких душевных переживаний?

– Может быть, он так неожиданно вскочил и убежал, потому что интуитивно почувствовал свою неуверенность, неубедительность своих аргументов…

– Слушай, а почему ты вдруг сконфузилась, когда он спросил про твоего дедушку? Ты даже покраснела. Ну сказала бы: «Да, был дедушка профессором физики, а в какой области не помню».

– Дело в том, что я помню…

– Помнишь? А почему не захотела сказать? Он что, разрабатывал оружие массового уничтожения колорадских жуков или подарочный вариант нейтронной бомбы? Что же ты молчишь, глаза опустив долу?

– Понимаешь, Жюль, дедушка у меня был профессором физики твердого тела.

– Ну и что?

– Когда Варшавский меня спросил, я вдруг подумала, что это прозвучит очень двусмысленно… Дедушка и твердое тело, а тут я ему дарю дедушкину шапочку… Чего ты смеешься?

Юлиан не ответил. Он схватился за живот, сгибаясь на стуле пополам и корчась от хохота.

– Ой, сейчас умру… твердое тело… передача твердого тела, как эстафетной палочки от дедушки… Ой, не могу, у меня хохотунчик…

Виола прыснула, и ее тоже начал сотрясать смех.

– Ну перестань, – взмолилась она, я сейчас уписаюсь, ничего же нет смешного…

– Ничего… – Юлиан неожиданно прекратил смеяться, взял с пепельницы погашенную сигару, посмотрел на нее и тут же зашелся в новых приступах смеха…

– Сигара как прикладной пример из физики твердого тела… Клинтона с Моникой надо было в качестве примера… Клинтон – почетный академик, ему бы дедушкину шапочку…

– Жюлька, прекрати, мне уже больно смеяться…

– Солнце мое, я и не предполагал что ты у меня такая…

– Какая?

– Стыдливая монашка, убоявшаяся твердого тела. Деточка, это совсем не больно, а иногда даже щекотно.

– Прекрати-и… Я больше не могу… У меня икота началась… Ой, помогите…

Мужчина, сидевший напротив Юлиана, выглядел обыденно. Пожалуй, слишком обыденно. Казалось, он готов был исчезнуть, раствориться, выпасть в осадок по первому требованию. В то же время было видно, что он волновался, хотя понять его волнение можно было только по тому, как он мял в руках белоснежный шелковый платок, прошитый по ободку золотистой канителью, и время от времени прикладывал его к лицу, промокая невидимый Юлиану пот – в офисе царила приятная прохлада. Температуру Юлиан выставлял даже ниже обычной комнатной градусов на пять. Это позволяло ему чувствовать себя комфортно, легче думалось, сохраняло бодрость.

– Вы можете взять бумажную салфетку, жалко пачкать такой чудесный платочек, – сказал Юлиан с улыбкой, надеясь привести пациента в более расслабленное состояние.