Анатолий Постолов - Речитатив

Как и в первый свой приход, Варшавский явился в белой накрахмаленной рубашке, но в этот раз без пиджака. День выдался душноватый, безветренный, и только к пяти часам по небу потянулась мягкая пенка облаков.

– А в Москве заморозки, – объявил Варшавский. – Вчера разговаривал с женой. – Кое-где гололед, ее племянница палец сломала, при входе в подъезд подскользнулась.

Он на секунду прервался, поцеловал руку Виоле и протянул ей букет крохотных нераспустившихся роз.

– Представляете, я покупаю розы и вдруг вспоминаю, как они быстро на морозе чернели в Москве, и думаю: куплю нераспустившиеся, лучше сохраняться будут, и вдруг ловлю себя на мысли, что в Лос-Анджелесе в ноябре 28 градусов жары. Вот что с нами иногда память вытворяет. А Юлиан дома?

Виола с некоторым изумлением смотрела на Варшавского. Он и выглядел и говорил совсем иначе, будто подменили человека. Та постоянно присутствующая в его характере надмирность куда-то исчезла, перед ней стоял милый, очень дружелюбно настроенный человек и даже некоторая незащищенность появилась в его облике. Он внезапно стукнул себя ладонью по лбу и с огорчением произнес:

– Забыл! Как вам это нравится? Я приготовил для Юлиана два подарка: сигару – мне раздобыли настоящую кубинскую – и бутылку отменного грузинского вина. И тем и другим меня снабдил Георгий Левитадзе, хозяин клиники, где я практикую. Сигару захватил, а бутылку забыл. И главное, поставил на столик в прихожей, чтобы не забыть. Надо же! Вы видите перед собой человека, который все чаще начинает сталкиваться с незнакомцем, чье имя он никогда не пытался запомнить, а теперь настойчиво пытается вспомнить и не может. А зовут незнакомца «Господин Склероз».

– Это вам только кажется. Я до сих пор нахожусь под впечатлением от ваших рассказов о Нострадамусе. Вы так глубоко проникли в мир человека, жившего несколько столетий назад… Одно перечисление всяких деталей и цитат… Не пеняйте на свою память, Леон. Да и вообще, вы не перепутали очередность событий? День рождения у вас, стало быть подарки за нами.

– Ну, мне всегда как-то приятнее давать, а не получать. Это почти мой девиз. Причем абсолютно альтруистический. Хоть Библия и обещает, что дающему воздастся, я на это дело смотрю без оглядки. И не жду воздаяний. А Юлиан еще не пришел с работы?

– Юлиан дома. Он душ принимает. Скоро появится. Я тут легкий закусончик делаю. Вы, если хотите, можете посидеть на балконе, там сейчас очень хорошо, ветерок…

– Ну нет, на балкон вы меня не сплавите, я так редко вас вижу, что хотелось бы рядом постоять, но, если не возражаете, я зайду за стойку и буду с вами говорить, соблюдая дистанцию. Тогда ко мне придраться будет невозможно.

Он обошел невысокую стойку, отделявшую кухню от гостиной, и, положив на нее локти, добавил:

– Вот так, в роли нейтрального наблюдателя – лучше всего, заодно и подальше от запахов пищи. Мне приходится сегодня только соки пить, и один раз я кашку поел – вот и весь мой ассортимент.

Виола улыбнулась.

– Расскажите про Москву, – попросила она. – Я в последнее время совершенно перестала интересоваться событиями там происходящими. Возможно, это такая самозащита от неприятных новостей, которыми заполнена наша пресса.

– А новости надо уметь отбирать, взвешивать и не есть в сыром виде, – смеясь, сказал Варшавский. – То есть, надо делать, как я. Вот я сейчас вам расскажу мою методику приемки, отсеивания и хранения новостей…

Юлиан появился минут через пять. От него исходил нерезкий, изысканный запах дорогого дезодоранта.

– Как вас угораздило родиться в один день с октябрьским переворотом? – спросил он, когда они в гостиной сели за стол, покрытый белоснежной накрахмаленной скатертью.

– А вот угораздило. Могло бы оказаться хуже, например, попал бы на 21 декабря или 20 апреля.

– 20 апреля, кажется, день рождения Гитлера. А вот что случилось 21 декабря?..

– Сталин случился.

– Понятно…

– Так что, 7 ноября всего лишь безобидное число, а создают события конкретные люди, что не мешает нам искать в сочетании чисел потайной смысл и фатальную неизбежность. Многие в России по сей день считают эту дату почти священной. А я скажу так: если бы революция не вырвалась из-под контроля зарождавшейся думской демократии, мы бы получили в наследство другую страну и, вероятно, другую историю. Эти горе-демократы пороли просто цепную реакцию ошибок, что тоже нередко бывает в политике. Шла игра в этакую отчаянную рулетку: меньшевики ставили не на те номера, а большевикам неимоверно везло, им выпадали выигрыши один за другим… И наконец, последняя ставка думцев и временщиков – Керенский… Рулетка запущена, ставки сделаны, и… шарик падает в зеро. Конечно, рассматривая историю ретроспективно, мы жалеем, что перемены в обществе не произошли путем внедрения парламентаризма и постепенного ослабления монаршей власти, а не уничтожения института царей.

– Как в некоторых европейских странах.

– Совершенно верно. Есть еще такая интересная штука, как постепенное проникновение социалистических идей в общество, – так называемый фабианов социализм. То есть были пути более легального переосмысления государственного устройства. У меня лично к социалистическим идеям довольно-таки смешанное отношение. Я воочию убеждаюсь в том, что новый русский капитализм – не столько мощный таран, способный пробить брешь в наших устоявшихся привычках и растревожить сонное царство наших общественных институтов, а по сути – массивная пустышка, которую никто не думает поменять на нечто более стоящее. Образно говоря, мы соорудили своего рода опалубочный короб для фундамента, в который не залили бетон, а надстройке хотим придать вес и масштабы развитых держав.

– Мы с Виолой усмотрели здесь одну философию, вернее, притчу вспомнили: если представить русский народ лягушкой, а большевиков скорпионом, то на память приходит притча о том, как скорпион ужалил лягушку в благодарность за свое спасение.

– Русский народ – это, знаете, такой организм, который сам себя и жалеет, и жалит. Скорпион может проявиться в каждом из нас и парализовать, но иногда и принести пользу – болевую терапию, так сказать.

– Чай вскипел, господа, подвиньте поближе ваши чашки, – обратилась Виола к мужчинам.

– Мне, пожалуйста, налейте очень слабый, буквально каплю заварки, – попросил Варшавский. – Это и станет моей трапезой на ближайшие пару часов.

Виола прокашлялась и легонько постучала чайной ложечкой по тарелке.

– Я хочу попросить минуточку внимания. Хотя вечер возник как своего рода экспромт и можно было бы ограничиться словесными пожеланиями, но я хочу сделать вам, Леон, настоящий подарок. Он, правда, не завернут соответствующим образом, надеюсь, вы не будете строги…