Николай Двойник - Повесть об одиноком велосипедисте

Я никогда не останавливаюсь в людных местах. Так было и сегодня. Я объехал расположенный на пересечении двух улиц сквер и остановился там, где за сквером начинался старый решетчатый забор, за которым – уснувшее в тени лип непонятное учреждение, состоявшее из двух– трехэтажных корпусов, отличавшихся безлюдием и безмолвием. Форточки нескольких окон открывали черноту находящихся за ними комнат.

Недалеко от этого места мы гуляли в прошлом году с Леной, и к нам подошли двое – юноша и девушка. Говорил юноша, а девушка поддакивала и кивала головой. Они приехали погулять из Тулы, и у них украли все деньги, и теперь не на что вернуться. Лена дала им какие-то деньги, а я спустя несколько минут сообразил, что меня смутило: в Тулу можно было уехать без денег – на Курском не было турникетов и было еще не поздно, чтобы успеть на последнюю электричку.

По металлическому мостику, сделанному из труб и покрытому щербатым деревянным настилом, переходил заросшую осокой мелкую грязную речку. За ней была автобаза и пустырь, на котором часто с вывернутыми кабинами стояли грузовые фуры, возле которых и под которыми без особого энтузиазма возились водители в темных промасленных комбинезонах. Пустырь разрисовывали следы шин и пятна резко пахнущих пролитых жидкостей. За забором автобазы начинала лаять собака. И лаяла, пока я не заворачивал за угол, к окружной дороге.

По душной, висящей над десятью рядами несущихся машин трубе я переходил на другую сторону. На лестницах пахло мочой.

За дорогой начиналась тропа, переходившая потом в деревенскую улочку, с одной стороны которой был лес, а с другой – деревянные заборы и крыши загородных домов.

Я всегда поражался, откуда, даже в самую жару, на этой улочке вливалась в меня свежесть, из-за чего возникало ощущение полной свободы. Здесь всегда была свежая зелень и свежая яркая трава. Лес справа вдруг разверзался внутрь и вглубь темной липовой аллеей, у начала которой стояли два покосившихся кирпичных столба.

Тут я обычно ехал медленно. Вслушивался в шарканье шин по сосновым иглам, в стихающий шум Кольцевой, во все более отчетливое пение птиц, в отдаленный лай собаки. В садах круглились яблоки, девочка выводила со двора лошадь.

Так я проезжал несколько десятков дворов, прежде чем свернуть влево, в их глубь. Завидев нужный поворот, я заранее ощупывал карман, где лежали ключи, или перекладывал их поближе.

За поворотом открывалась еще одна улочка, на этот раз последняя, и в ее конце стоял пятиэтажный дом. С каждым оборотом педалей волнение росло все больше, стараясь лишний раз не поворачивать головы, я смотрел по сторонам, однако всякий раз видел одно и то же, неизменную картину летних застывших на солнцепеке дворов и садов. Движения колышимых слабым ветром деревьев сквозили леностью и сонливостью, так же, как раздумчивый крик птицы и неспешный шаг переходившей дорогу кошки, на секунду замиравшей и оглядывавшейся на меня. Я почти никогда не видел здесь людей, и эта пустынность тоже настораживала. Разве что кто-то выходил снять подсохшее белье или лежал под машиной у дверей открытого гаража.

Возле дома я ехал медленно, смотрел в окна третьего этажа, гадая, что там ждет меня. Стекла были матовыми, давно не мытыми. Перед нужным подъездом – асфальтовая площадка, обычно в этот час свободная, только изредка здесь пекся, покрывшись пылью, автомобиль. Массивная металлическая дверь была открыта, и за ней стояла темнота. Я соскакивал с велосипеда, вводил его в подъезд, подхватывал и, стараясь не задевать стен, поднимался (стены были исписаны; только читать их, когда несешь на плече двадцать килограммов, не с руки; но в целом, ничего нового – имена, разнообразные эпитеты к ним, названия музыкальных групп, даты, рисунки). Я старался ни с кем не сталкиваться на лестнице, а если уж сталкивался, то старался, чтобы никто не заметил, в какую я иду квартиру.

Тяжело дыша от быстрого подъема, открывал на третьем этаже черную, без номера, дверь, и в меня ударяла волна жаркого, настоявшегося воздуха, в запахе которого было все: старые обои, мебель, иссохшие степные травы (откуда?), привкус какой-то ткани и что-то еще – тяжелое и вяжуще-сладковатое.

Если все поставить рядом и медленно пересмотреть, то во всем маршруте было два неприятных места: открытый с трех сторон пустырь возле автобазы и подъезд дома. Если я чего-то и опасался, то именно в этих местах.

Сергей уехал в командировку. Значит… Это ничего не значит. Она бы и так приехала. Почему-то вспомнил, как приехал я к ней посидеть ранней весной. У нее там в очередной раз налаживалось с кем-то… Кроме меня, никого не было, тогда я в первый раз увидел ее девочку, той еще года не было. Никак не складывалось, что этот ребенок имеет какое-то отношение к Наташе. Наташа сама была всегда ребенком.

– Она совсем на тебя не похожа, – сказал я.

– Я тебе разве не говорила, – рассмеялась она, – мне ребенка в роддоме подменили.

На этом обсуждение закончилось, я что-то не сообразил, что еще можно сказать, потому как внимание отвлекла комната, где мы стояли, по полу которой ползало Наташино сокровище.

Отовсюду лезла в глаза прочная бедность – та, что началась давно и уже, видимо, навсегда. Старый письменный стол с маленьким телевизором, жесткий диванчик, раскладывающийся в кровать и отгораживающий в углу нагромождение белья и одежды, детская кровать, буфет, заставленный коробками, единственная книжная полка с детективами и книгами о поварском искусстве и детских болезнях.

Мы сидели на кухне, куда поминутно заходила длинная, как жердь, глуховатая бабка, поддерживавшая себя сучковатой палкой, крепко зажатой узловатыми потемневшими пальцами.

– Вы сегодня расставаться не будете? – громким трескающимся голосом спрашивала она.

– Началось, – сказала Наташа. – Пойдем не перекур!

Мы вышли на крашенную в темно-зеленый лестницу.

Потом бабка ушла к себе, мы пили вино, равномерно дуло из окна. Потом Наташа насторожилась и ушла, я услышал, как кричит ребенок. И еще за двумя дверями орал в бабкиной комнате телевизор. От нечего делать я рассматривал винную этикетку, смотрел в темноту за стеклом. Кошка неслышно взлетела на подоконник и прошлась по нему. Громко включился холодильник, скрипнула дверца старой полки. Пахло старостью. Наташа все не возвращалась. От окна дуло.

В середине июля вокруг тополей уже лежат скрюченные, в желтых пятнах листья. Дождей почти нет. Ездить днем становится очень жарко, и я уезжаю по вечерам, часов в шесть или пять. Или семь. В зависимости от того, длинный ли предстоит маршрут.