Йозеф Хазлингер - Венский бал

О роли славянских народов речь заходила постоянно. Нижайший принципиально относил их к общности белых народов, так же как и венгров и румын, но считал, что сначала их надо изгнать из наших государств и принудить к созданию собственной народной общности. А там уж посмотрим, насколько они годятся для сотрудничества. Славян мы презирали больше всего за то, что они сами подставляют шеи под ярмо эксплуатации и тем самым разрушают все, что нажито нами в области социальных гарантий.

Вытеснение иноземцев было нашей приоритетной задачей, основной предпосылкой борьбы за Третий рейх.

– Если мы не прогоним их вовремя, – сказал однажды Нижайший, – они подомнут нас, когда их станет так много, что они окажутся господами, а мы превратимся в их быдло. И впереди у нас – новый век, век кровопролития.

– Вспомните отчаянную борьбу Тома Метцгера и его White aryan resistance [26]в Калифорнии, – подхватил Профессор. – Там у них почти непосильная задача. Надо изгнать две трети всех жителей Лос-Анджелеса.

План у нас тогда был довольно смутный. К двухтысячному году мы хотели выдавить из страны всех славян и всех небелых иноземцев. Мы, конечно, понимали, что своими силами нам такое не провернуть. Поэтому было решено точечными акциями заставить чужаков организоваться и спровоцировать насилие с их стороны, чтобы поднять волну сопротивления всего народа. Тогда, глядишь, и политикам пришлось бы пойти на масштабные действия по выселению некоренных жителей.

Иоахим Флорский трактовал Апокалипсис: по его разумению, первая эра, эра Отца, заканчивалась рождением Христа. Потом наступала эра Сына, эра проповеди Евангелия. Третий этап – эра любви, радости и свободы. Она, по предсказанию Иоахима, должна была начаться где-то около 1260 года. И хотя это пророчество умножило число его приверженцев, их борьба не дала ожидаемых результатов.

– Иоахим хотел сам участвовать в борьбе за Третью эру, – сказал Нижайший. – Поэтому его ошибку можно понять. На самом деле он, того не зная, боролся за Вторую эру. Апокалипсис был написан после рождения Христа. Если всерьез принимать обозначенные в нем тысячелетние периоды, то Первая эра тождественна первому тысячелетию. Но это – не эра Сына, а эра Отца, когда Церковь одолевала внешних врагов. И лишь потом наступила эра возмущенного Сына, борьбы за истинное понятие братства. С каждым веком эта борьба становилась все более ожесточенной, а в двадцатом охватила весь мир. Вот теперь мы стоим на пороге Третьего Тысячелетнего Царства.

От панихиды к панихиде мы всё яснее понимали, что на нас возложена древняя миссия, что нам поручено высечь ту искру, с которой начнется мировой пожар, а из него возникнет новый тысячелетний рейх. Искра вспыхнет в нашей борьбе с чужеземцами …Число их – как песок морской. И вышли па широту земли и окружили стан святых и город возлюбленный. И ниспал огонь с неба от Бога и пожирал их; А диавол, прельщавший их, ввержен в озеро огненное и серное, где зверь и лжепророк, и будут мучиться день и ночь во веки веков. [27]

После панихиды все мы готовили праздничную трапезу. В течение полутора суток мы ничего не ели, только пиво пили. Нижайший, правда, всегда чередовал пиво с кофе. Такая уж у него была прихоть. Выпьет бутылку пива, а после – чашку крепкого кофе, даже внизу, в тире, когда вел свои записи. При хорошей погоде мы готовили еду во дворе. Сачок соорудил большой гриль. Обычно пи покупал барашка у одного местного крестьянина. В Раппоттенштайне мы ели только все натуральное, прямо от крестьян. Если у них было что-то особенное, они звонили нам. Ближе к вечеру, после трапезы, мы возвращались в Вену. Сачок и Бригадир часто задерживались, Файльбёк тоже.

Я уже где-то месяца два был членом группы, и вот созрело решение перейти к действию. С помощью видео мы изучали разные виды рукопашного боя, чтобы взять на вооружение то, что могло бы нам пригодиться в первую очередь. Каждый из нас должен был иметь свой почерк. Иногда мы прерывали запись и, перейдя в хай-тек-салон, воспроизводили ту или иную боевую ситуацию, чтобы соотнести ее с нашими практическими задачами. Пузырь и Бригадир полагались на свои мускулы, остальные предпочитали владеть каким-либо оружием. Я купил себе нож с выкидным лезвием. Жердь обзавелся деревянными дубинками, какие применяют в восточных единоборствах. Прежде чем планировать общую операцию, каждый должен был пройти испытание в боевой схватке.

Как-то вечером мы собрались в городском пристанище Нижайшего. После работы Бригадир, Пузырь и я посидели в кафе «Райнер» и выпили по паре бутылок пива. Потом на 18-м трамвае доехали до конечной остановки и вышли на Гюртеле. Тротуар на внутренней стороне Гюртеля был еще освещен солнцем. Окна на первом этаже жильцы держали открытыми. Большей частью – иммигранты со своими семьями. По звукам можно было догадаться, что телевизоры начинают показывать вечернюю программу, но их заглушали громыхающие грузовики на мостовой с трехполосным движением.

Пузырь сказал:

– Вон там, впереди, где арочный мост старой железной дороги, и живет Джоу.

Мы подошли к грязно-серому обшарпанному зданию, такому же, как все дома вдоль Гюртеля. Две ступеньки вниз – и мы в полуподвале, где я впервые увидел коридор, о котором было столько разговоров. На веревках, протянутых во всех направлениях, сушилось белье. Мы шли друг за другом, лавируя между свисавшими колготками, рубашками и платками. Тут и там были целые завалы из обуви, велосипедов, переполненных мусорных ведер и пустых коробок. Рядом с отслужившим свой срок холодильником стоял прислоненный к стене матрац. Из жилых отсеков доносилось верещание передающих разные программы телевизоров, вперемешку с тарабарщиной иноземной речи. Слева плакал ребенок, справа переругивались два мужика. Пахло плесенью и прогорклым жиром, пряностями, стиральным порошком и потом. У одной двери – хоть нос зажимай – лежал ворох замаранных пеленок. Где-то в конце коридора слышался громкий смех, мы узнали голоса своих товарищей. Судя по некрашеным дощатым чуланам и висячим замкам, это действительно был кое-как приспособленный под жилье подвал. В сумерках я заметил большое светлое пятно. Здесь пытались стереть, но все же не вывели окончательно надпись «курва».

Дверь открыл Нижайший.

– Теперь можно начинать, – сказал он.

Все подняли откупоренные бутылки и чокнулись. Файльбёк сидел на стуле, остальные расположились на кровати. Когда мы подсели к ним, Сачок сообщил:

– У Панды старческий склероз. Засветился при выносе, забыл стереть магнитный код.

– И что будет? – спросил я.

– Да ничего, – ответил Панда. – Я сумел отбрехаться. Но с этого дня меня решили шмонать у выхода.