Йозеф Хазлингер - Венский бал

– Пусть себе контролируют, – заметил Бригадир. – Джоу спалит их лавочку.

На первый взгляд все имущество Нижайшего состояло в основном из книг. Стол ему заменяла подставленная на два выдвижных ящика доска из прессованной стружки. На ней среди груды раскрытых книг, рукописей, кофейных чашек и стаканов стоял компьютер. Возле стола – маленькая печка, работающая на жидком топливе. Под столом у самой стены – две двадцатилитровые канистры. На одной висел штуцер для долива. Здесь же нашлось место для двух поставленных друг на друга ящиков с пивом. У двери на каком-то комоде помещались электроплитка, несколько кастрюль, сковородок и итальянская кофеварка. Даже при закрытой двери нас доставал шум из других каморок.

– Мне еще повезло, – сказал Нижайший. – Я в угловом закутке. Рядом живет анголка. Ее слышно только по вечерам, когда она прихорашивается. Тут она врубает какую-то дикую музыку с криками и барабанами. Сейчас ее нет. Ушла на промысел.

Он вытащил из-под стола один ящик и раздал бутылки.

– А теперь, – скомандовал он, – хором: «Ша! Заткнись!»

Взмахнув бутылкой, он крикнул вместе с нами. На какое-то время голоса за дверью стихли.

– Этим их еще можно пронять, – сказал он. – Раньше и двери были нараспашку. Тогда я тоже свою открыл и поставил пластинку с «Хорстом Весселем». [28]Сербы выскочили в коридор и подняли хай. Я усилил звук. Сербы хотели ворваться ко мне, чтобы выключить музыку. Я взял кухонный нож и встал на пороге. В коридоре – целая толпа, все повылезали из своих щелей. Я выключил пластинку и объяснил им, что мне мешает их шум, когда они не закрывают двери. На другой день двери опять нараспашку. Я снова ставлю «Хорста Весселя» и вижу, как их двери захлопываются одна задругой. Я стал повторять это упражнение каждый раз, до тех пор пока эти инородцы не уразумели, что у нас двери положено закрывать.

Жилые отсеки занимали по десять квадратных метров каждый. На этой площади ютилось от двух до четырех человек. Спали они на двухъярусных койках да еще стелили на пол матрацы. Только румынская семья размещалась в двух каморках.

– Все это жалкий сброд, – сказал Нижайший. – Негритянка за стенкой добывает свои гроши на панели, румын посылает свою ораву попрошайничать. Другая негритянка где-то метет или убирает. Ее муж целыми днями давит клопов, а дети ему прислуживают. Они к нам пробрались через Францию. Старшей дочке давно уж пора в школу ходить. Сербы – мерзкие забулдыги, у обоих на уме только одно – как бы оттрахать анголку. Как-то ночью в душевой им это удалось. Во всяком случае, можно было догадаться по звуку. Чем они живут, я так и не выяснил. Иногда пропадают куда-то на несколько дней. Потом возвращаются и бухают. Когда руки чешутся, метелят боснийца. Он единственный здесь, не считая меня, кто живет легально. У него хронический понос. Приходит с работы и загаживает сортир. Бедолага потерял на войне всю семью. Когда-нибудь он замочит этих сербов. По-настоящему опасны только два египтянина и араб. Им надо больше, чем просто выжить. Эти неразлучны и не пьют. Молятся несколько раз на дню. Входят в Общество помощи иностранцам. Это они спреем намалевали на двери анголки «курва». Я точно знаю, потому что не спал тогда.

Мы выпили еще по бутылке. Потом разыграли на спичках, кому начинать зачистку на Гюртеле. Жребий пал на Пузыря. Он, похоже, не очень обрадовался, но ничего не сказал. Мы тут же приступили к делу. Для начала решили потрепать молодых чужаков, парней от пятнадцати до двадцати пяти лет.

На улице уже стемнело. Поток машин заметно ослабел. Грузовиков больше не было видно. Мы похлопали Пузыря по плечу и разошлись в разные стороны, но так, чтобы не терять друг друга из виду. Двое двинулись вперед, двое – к внешней стороне Гюртеля, за мосты городской железной дороги. Файльбёк и я последовали за Пузырем, но на порядочном удалении. Мы шли вдоль Гюртеля в районе Лерхенфельда. И тут впервые что-то вроде бы подвернулось. Из машины вылез смуглокожий. Пузырь – к нему. Но тут из ближайшего дома вышли люди, и Пузырь пошел дальше.

Через какое-то время он снова нашел цель. Очень мною инородцев со своими семьями возвращались домой, в толпе были и коренные венцы, но вот появился тот, кого мы ждали. Он брел нам навстречу, сунув руки в карманы. Пузырь заступил ему дорогу. Короткая перебранка – и Пузырь двинул ему кулаком в живот.

Парень скрючился, Пузырь нанес удар по пояснице, и тот упал. Заорал только после того, как Пузырь сверху навесил ему пинка. Пузырь побежал. Никто не пытался задержать его. Люди даже дорогу уступали.

– Он его уделал, – сказал Файльбёк.

Мы двинулись дальше. У места происшествия затормозила какая-то машина, ее тут же стали подгонять гудками. Черножопый перестал вопить. Он хотел было встать, но не смог и начал кричать: «Помогите! Полиция!» Мы остановились. Какой-то мужчина спросил нас:

– Что тут стряслось?

– Точно не знаю, – ответил Файльбёк. – Видимо, кого-то поколотили.

– Наверняка этот иноземный сброд, – сказал мужчина и направился к нашей первой жертве, возле которой уже собирались прохожие. Мы свернули в переулок.

Час спустя все мы встретились в одном уютном ресторанчике. У Пузыря был не очень веселый вид. Нижайший сказал:

– Ты первый настоящий участник Движения друзей народа.

Мы выпили за боевое крещение. При этом Файльбёк и Профессор крикнули:

– Ра-Хо-Ва!

Мы засмеялись. Дело в том, что на последней встрече в Раппоттенштайне Нижайший предложил употреблять тост и клич «Хайль Гитлер» только в тех случаях, когда нет посторонних.

– Почему? – поинтересовался Панда.

– Потому, – объяснил Нижайший, – что теперь начинается наша собственная борьба. Мы не имеем дела с обыкновенными нацистскими сопляками, и не надо сорить словами, которые могут повредить нашему делу. В конце концов, не собираемся же мы воевать с соотечественниками из автономных или антифашистских групп, мы будем бить чужих.

Панда высказал пожелание подобрать новый клич, чтобы не отказывать себе и в ресторанных посиделках. Профессор предложил в качестве тоста «Ра-Хо-Ва» – так он сократил «Racial holy war». [29]Это – боевой клич одной группы из Флориды. Файльбёку идея понравилась. Другие отнеслись к ней без восторга. Потом мы сменили тему, так и не придя к общему мнению.

Наши наскоки с каждым разом становились все круче. Я наблюдал за бьющими на эффект проделками товарищей и приходил к выводу, что это по сути детская игра. Если толково нанесен первый удар, работа почти закончена. Я был пятым, кому пришел черед показать себя в деле. И как раз у меня не получилось без осложнений. На Гаульлахергассе я приставил нож к животу одного турка, который только что вышел на улицу, и велел ему грызть поребрик. Он заартачился, отступил на шаг и схватил меня за руку. Я ударил его в лицо левой, а нож вывернул вверх и саданул им турка в предплечье. Он выпустил мою руку и повалился на тротуар. Из-под разорванной рубашки текла кровь.