Йозеф Хазлингер - Венский бал

Хедер подошла ко мне с дорожной сумкой в руках. Она подставила на миг щеку, и я мимолетно коснулся ее своей. От нее исходил какой-то чужой запах. Я спросил:

– Как полет?

– В самолете не я одна летела на похороны. Командир экипажа сказал по радио слова соболезнования.

Мы сели в машину. Почти всю дорогу молчали. Правда, она спросила, пришлось ли Фреду мучиться.

– Да, но какие-то секунды.

Мы опять ехали молча. Потом я сказал, что она Может остановиться в квартире Фреда, где я ничего не тронул. На Шюттельштрассе мы наткнулись на таблички: «Проезд в центр города закрыт». Вскоре образовалась пробка. Мы пересекли Дунайский канал и оказались в 3-м районе. Случайно вышло так, что я вырулил на Разумовскийгассе. Но и там была пробка. Я показал на дом справа.

– Здесь когда-то жил мой отец.

Хедер посмотрела в окно и не сказала ни слова. Был уже полдень. Даже если траурное шествие задержится на полчаса, вовремя подъехать к Ратушной площади я бы уже никак не успел. Я продолжил путь по Унгарштрассе, а потом свернул направо – на Реннвег. Но и здесь мы застряли. Чтобы выбраться из пробки, я нырнул вбок, на Райснерштрассе, и несколько раз проехал по кругу. Наконец возле русского посольства я увидел, как кто-то садится в автомобиль. Можно было ехать следом.

Mы вернулись на Реннвег и, миновав парковую стену замка Бельведер, устремились на Шварценбергплац.

– Мы как раз подоспеем к минуте молчания у Оперы, сказал я.

Был холодный, хотя и солнечный день. Впервые за долгое время небо совершенно прояснилось. Мы молча шли рядом, при каждом шаге выдыхая пар. Поравнявшись с памятником русским воинам, мы удивились множеству людей, скопившихся на Шварценгерцлац. Чем ближе мы подходили к Рингштрассе, тем гуще становился поток. Люди большей частью были одеты в черное. В руках у многих – горящие свечи или факелы. В импровизированном киоске антирасистского движения Братья, спасите наши души я купил для себя и Хедер два факела с картонными манжетами на ручках. Пробиться к Опере было невозможно. Объявленное траурное шествие не получилось, поскольку улицы даже на специально выбранном отрезке пути не могли вместить такое множество народа. Продвинуться не удавалось ни на шаг. Дальше кафе «Шварценберг» мы не ушли. В час пополудни раздался звон церковных колоколов. Голоса внезапно стихли. Слышался только колокольный звон. Люди опустили головы. Рядом с нами стоял кельнер из кафе «Шварценберг». Он узнал меня и, когда смолкли колокола, пожал мне руку.

– Это мать Фреда, – сказал я.

Он пожал руку и ей. Возвращаясь к машине, мы по-прежнему хранили молчание. Путь на Музеумштрассе тоже был долгим и замысловатым. Подъехав к дому, я взял сумку Хедер, и мы поднялись к квартире Фреда. Я отпер дверь и передал ключ Хедер. Медленными тихими шагами она обошла все помещения. Я следовал за ней. Только бы она сейчас не расплакалась, подумал я, мне бы не удалась роль утешителя. Она сказала, что хочет остаться одна. Я пошел к выходу. Но, сделав несколько шагов, обернулся:

– Если что-то возьмешь отсюда, пожалуйста, скажи мне, чтобы потом не пришлось из-за этого цапаться. – Она кивнула. – Случилось так, что мы наказаны оба. Я не хочу новых ссор. Все должно быть иначе.

Она растерянно взглянула на меня и пробормотала:

– Но почему наказана я?

Я поднялся к себе. Из «Вечерних новостей» узнал, что в траурном шествии участвовало не менее шестисот тысяч человек. На снимках, сделанных с вертолета, было видно целое море черных фигур, заполонивших все пространство от университета до Штефансплац со всеми прилегающими улицами и площадями. Где-то в десять вечера я выглянул в окно: в квартире Фреда все еще горел свет. Я позвонил Хедер и спросил, не принести ли ей бутылку красного вина. Прежде она охотно его пила.

– Нет, благодарю, – ответила Хедер. Кажется, она плакала. – Я поставлю бутылки у двери.

С двумя бутылками «Бордо» я спустился к квартире Фреда и прислушался, но за дверью все было тихо. Я поставил бутылки у порога, постаравшись сделать это достаточно громко, чтобы Хедер могла услышать. Не успел я подняться на свой этаж, как в подъезде выключили свет. Дальше пришлось двигаться в темноте. На лестничной площадке я перегнулся через перила и посмотрел вниз. Если бы Хедер открыла дверь, я увидел бы полоску света. После нескольких минут напрасного ожидания я удалился в свою квартиру.

Утро следующего дня я провел в студии. Снова и снова просматривал кадры, перед глазами бесконечно повторялась одна картина – как убивают Фреда. В три часа я заехал за Хедер. На ней была черная шляпа с шелковой вуалью, наполовину закрывавшей лицо. В остальном она была одета так же, как вчера. Увидев ее шляпу, я содрогнулся от ужаса. Ведь это был знак невозвратимой потери, а я все еще внушал себе, что несчастье можно как-то отвратить.

Я был против каких бы то ни было услуг со стороны Церкви и не хотел видеть у могилы Фреда священника. Коммерческого директора ЕТВ я попросил не оповещать сотрудников о времени погребения. Им и так хватало траурных впечатлений и переживаний в тот день, да и в последующие тоже. А лучше всего, думал я, если бы я стоял у гроба один. Но оказалось, что присутствие Хедер уже не мешало мне. Опасения, что это лишь усугубит мое мучительное состояние, не оправдались. Вскоре я даже почувствовал некоторое облегчение оттого, что она рядом. Так же как и я, она принадлежала Фреду. С того момента, как она появилась здесь, боль моя, вопреки ожиданиям, как будто немного утихла.

На Центральное кладбище мы прибыли на целых полчаса раньше назначенного времени. У главных ворот я купил два букета красных роз, мы немного проехались вокруг. Хедер впервые была в Вене. Однажды я прогуливался с Габриэлой по еврейской часта кладбища. В другой раз побывал здесь один, чтобы увидеть могилы знаменитых людей. А теперь мне хотелось показать Хедер, насколько велик весь некрополь. Поэтому я заплатил небольшую пошлину, и мы въехали в главные ворота. Привратник в черной униформе выдал нам карту кладбища. Я припарковал машину у главного зала торжественного прощания, и мы молча обошли несколько рядов надгробий. Скромные большей частью могилы выдающихся музыкантов, художников, писателей и ученых терялись в окружении пышных надгробий совершенно забытых политиков и генералов. Мы снова сели в машину, проехали половину кладбища по поперечной аллее в сторону церемониального зала у восточных ворот. Всюду, куда ни глянь, шли похороны. Проезжая мимо могил, вокруг которых стояли люди, я максимально сбавлял скорость, чтобы не помешать им. К моему удивлению, у дверей зала нас ждали несколько секретарш и техников из отдела светской хроники. Я представил им Хедер. Они говорили ей подобающие слова. Человек в черной униформе объяснил мне, что погребение откладывается на сорок пять минут. Мне было досадно, но кладбищенские работники просто разрывались на части. Едва человек в черной униформе успел предупредить меня, как его куда-то вызвали по рации, которую он держал в руке.