Джонатан Рабан - Как птички-свиристели

Прошли в комнату. Мальчик напряженно вслушивался, притворяясь, будто во все глаза наблюдает за снежинками.

— Выглядишь лучше, чем я ожидала, — сказала мама. — Хоть щеки слегка порозовели. Как оно там?

— А ты как думаешь? — Папа отвечал сердито. Он опустился на диван, не снимая своего черного пальто. — Конечно, есть тут определенная завлекательность. Не знаю даже, с чем сравнить. Нечто среднее между удалением зуба мудрости и бесплатной путевкой на выходные в Грозный или Косово.

— Но теперь подозрения сняты?

— Трудно сказать. В общем, большую часть времени мне кажется, что да — пока не нападет жуткая паранойя.

— Ву-у завэ вю-улё жан-дарм анкор? [144] Искаж. франц. Vous avez vu le gendarme encore? — Виделись ли вы с полицейским еще раз?

Финн терпеть не мог, когда мама говорила по-французски.

— Да. Пару дней назад. Он в принципе мне нравится. Парень стоящий. Вот только утверждает, что сценарии пописывает, и у меня ужасное предчувствие: наверное, предстоит с его творениями ознакомиться.

— Э лянфан? Ля петит фийет? [145] Искаж. франц. Et l’enfant? La petite fillette? — А ребенок? Маленькая девочка?

— Глухо. Диспарю сан трас. [146] Искаж. франц. Disparu sans trace. — Исчезла без следа.

— Ты представляешь, что ее родители сейчас переживают?

Финн увидел: папа покосился на него и тут же отвел глаза.

— Представляю.

Они говорят плохое, и голоса у них особенные. Финн маме с папой мешает. Ребенок точно не знал, что это — развод, но думал: у родителей сейчас самый развод. Происходит опасное, они что-то скрывают, еще немного, и будут кричать, ругаться, даже драться, а Финну придется прятаться.

Потом вроде стало более-менее. Мама заказала по телефону пиццу, вздохнула — вино есть, только ему уже несколько недель, а другого нет — и все равно достала бутылку из холодильника. Папа вино попробовал, сказал — чистый уксус, — но тем не менее выпил. Финн взглянул в окно и не увидел ни единой белой точечки в сплошном потоке дождя.

— Не будет сегодня снега, Финик. Температура повышается, теплеет. Идет Ананасный циклон.

— А что такое Ананасный циклон?

— Это горячий влажный ветер, который дует сюда с самых Гавайских островов — там растут ананасы. Он приносит тепло и сильные дожди.

— Хочу Снежный Экспресс.

— Да, тогда тебе нужен холодный северо-западный ветер он дует через океан, со стороны России и Аляски. Холод с севера придет, ветер снег нам принесет…

— И Воробушек тогда — вот беда — отморозит себе зад и не сможет какать он ну совсем, ни потом, никогда — вот беда! [147] Том говорит начало известной детской песенки, Финн договаривает ее продолжение — правда, измененное.

— Финн! Откуда ты это взял?

— В садике один мальчик рассказал. Вот беда — отморозит себе зад…

— Все, все, одного раза предостаточно.

Они сели есть пиццу, и папа стал расспрашивать о разной скучище: про «Стебелек», да чем Финн там занимался. Разве интересно о таком разговаривать? И вообще Финн почти все позабыл, тем более это уже прошло. Но папа наседал и наседал на него, можно подумать, каждую ерундовую мелочь запоминать надо. Да если б даже Финн и мог запомнить, он бы не стал. «Не знаю», — отвечал мальчик, или: «Было хорошо». Ему стало намного легче и спокойнее, когда мама по-французски завела речь о «Саммамишском ляффер» [148] Искаж. франц. l’affaire — дело. .

— Не думаю, — говорил папа. — Невелик был прыжок в известность. Тот портрет появился на экране от силы секунд на десять.

— О чем вы разговариваете?

— Да так, просто, Финик. Видел вот недавно дурацкую картинку по телику.

Чуть позже, когда отец пошел в туалет, мальчик прошептал:

— От папы так странно пахнет.

— Знаю. Он опять курил свои противные сигареты.

— Он, значит, умрет? Бабушка Спенсера умерла. От сигарет умерла. Она выкурила пятьдесят сигарет сразу, в один день.

— Не волнуйся, Финик, папа перестанет курить. Мы его попросим.

Папа вернулся, и Финн сказал:

— Тебе надо перестать курить сигареты, иначе ты умрешь.

Папа посмотрел не на Финна, а на маму.

— Что такое? Материнский механизм пропаганды в действии?

— Он на эту тему заговорил, не я.

Родители уставились друг на друга. Папу с мамой разделял стол. Финн слышал их дыхание. Если сейчас кто-нибудь произнесет хоть слово, подумал мальчик, что-то очень-очень нехорошее случится. Он ждал, переводя взгляд с отца на мать, с матери на отца. Наконец папа протянул Финну руку, сказал:

— Ты прав. Курить очень глупо. Я больше не буду.

Мальчик, однако, сомневался, верить — не верить. Очень было похоже, что все сказано отцом просто так, лишь бы Финн отвязался.

— Мой друг Спенсер… ну, бабушка его, она умерла. У нее легкие почернели и скукожились, а потом ее положили в больницу, и она умерла. Им пришлось бабушку сжечь! И к ним еще гости пришли, и Спенсеру галстук надели.

— Очень печальные события, — проговорила мама.

— А вот и нет, никто и не грустил. — Финн попытался припомнить рассказы Спенсера. — Они, кажется, веселились.

— Наверное, бабушка Спенсера сейчас на небесах.

— Нет, нет! Она в урне. Ее в урну положили, а урну закопали в землю. Уже потом, когда бабушку сожгли, и ничего от нее не осталось, один пепел беленький. Она в урну чуть не поместилась, то есть еле-еле поместилась.

— Ужасно интересно, Финик.

— Все равно она очень старенькая была. Можно, я мороженое уже буду есть?

Наступило время сна, с Финном остался папа, и, не успел мальчик вылезти из ванной, как началась новая история про мистера Гадкера. По своему обыкновению, мистер Гадкер почитывал объявления в сиэтлской «Пост-интеллидженсер». Там он и обнаружил, что продается старый паром, построенный давным-давно где-то в штате Вашингтон, и притом очень дешево: за девяносто девять долларов девяносто девять центов. Ни мистер Гадкер, ни Мойра управлять паромами не умели, а потому пару раз чуть не пошли ко дну.

Финн улегся в кровать, и последовало продолжение истории, но ребенок слушал вполуха. Его отвлекал запах сигарет, и вообще так странно — папа здесь, в квартире, с ним.

— «Ты, псих ненормальный! — завопила Мойра. — Гляди, гляди, что натворил-то, дурачина! Вот тупица! Да откуда у тебя руки растут?!»

— Ты теперь здесь жить будешь, да?

— А? Нет, Финик, я просто погостить сегодня пришел.

— Ты в маминой кровати мог бы поспать.

— Нет, не получится, малыш.

— Ложись в мою кроватку, я подвинусь.

— Спасибо тебе. — Папа поцеловал его в лоб. — Сегодня никак. Вот ты уснешь, и я вернусь в наш дом на холме.

— Ладно. — Ему даже стало спокойнее: не хотелось ночь напролет нюхать тот запах.

Папа рассказывал дальше, однако Финн вскоре перестал следить за событиями. Мальчик воображал, будто находится в другом месте — не в квартире, не в доме на холме, а где-нибудь, где все покрыто снегом, может, высоко-высоко в горах. И сугробов намело много, и дома занесены полностью, а деревья все белые-пребелые. Финн зажмурился и увидел: везде, насколько хватает глаз — ослепительно сверкающий и переливающийся сахарный снег. Глубокие следы, в которых притаились фиолетовые тени, принадлежат Финну, рядом с ними следы поменьше и не такие глубокие. Их оставляют лапки его собаки. В разных снах собаку звали по-разному, а порой и вовсе никак не звали. На фоне несказанной белизны четко выделяется черный собачий хвостик. Пес бросился вперед, потрусил, взметая снежные бурунчики и то и дело оглядываясь — поспевает ли следом хозяин. Собака эта очень умная, умнее не бывает. Знает и умеет кучу всяких штуковин, а еще она добрая-добрая. Вот мальчик устанет шагать, и тогда они вместе выстроят эскимосское иглу. Укроются в своем снежном домике, прижмутся друг к дружке, и пес будет Финна греть.