Константин Кропоткин - Содом и умора

Я заколотил по клавишам.

«…На последний праздник вы одели прелестный галстук. Он был Вам очень к лицу. Вы кружились в вальсе с Верой Петровной и она сказала, что Вы прекрасный танцор».

Я хотел продолжить, но, подумав, отодвинул от себя клавиатуру. Сегодня моя муза явно взяла отгул.

— Скажи, — осторожно начал Марк. — А зачем мы это делаем?

— Ради справедливости, — подумав, ответил я. — Как ты думаешь, к кому он обратится, чтобы избавиться от похотливой тетки?

— В милицию! — предположил Марк.

— К нам, дурак! — сказал я. — Мы придумаем за него пару вежливых писем-ответов и пылкая переписка заглохнет сама собой.

— И чего ради огород городить? — хмыкнул Марк.

— Но это послужим ему хорошим уроком. Тогда Кирыч поймет, что семья всегда должна быть на первом месте, какой бы большой ни была зарплата. В конце-концов, мы тоже живые люди и имеем полное право на человеческое к себе отношение.

— А если он узнает? — зрачки у Марка расширились, превратив глаза в две черные смородины. — Он нас убьет!

— Нет, не убьет, — помотал головой я. — Максимум — поколотит. Ну, и пусть, — ожесточенно продолжил я. — Он побьет, а мы поплачем. Все, как у людей…

— Точно! — воскликнул Марк, заражаясь моей решимостью. — Пусть! Пусть ему будет стыдно!

— Не жмет? — спросил я.

Марк качался на красных сапогах-платформах, как останкинская башня.

— Нет! — храбро сказал Марк.

Нацепив ему на шею килограмма два ожерелий, арендованных у Зинаиды (добрая девушка, она даже не спросила, для чего они нам нужны), я с сомнением оглядел маскировочный костюм.

Передо мной стояла семафорной высоты девица в темных очках в пол-лица и красном пальтишке из лаковой кожи (спасибо, Зиночка, ты — настоящий друг).

Я не понимал, ради чего этот маскарад. Ведь можно было преспокойно прогуляться рядом с «объектом» и в мужском обличье. Признаюсь, в таком виде Марк выглядел бы куда правдоподобнее. Но он вбил себе в голову, что без мадамского наряда невозможно, и мне оставалось лишь согласиться.

— Не упадешь? — еще раз спросил я.

— Постараюсь, — проблеял Марк.

Переодевание слегка повыветрило у него прежнюю уверенность.

— Ну, с Богом, — сказал я.

Марк ушел, а я стал его ждать.

От Марка требовалось выудить хоть что-нибудь, относящее к кириной конторе. К примеру, сведения о том, с кем Киря шел с работы, можно превратить в ревнивую миниатюру («Сегодня вы Леночку провожали. Хочу вас предупредить — у нее муж мафиози. Он всегда ходит с парабеллумом»).

Годилась любая малость: вот хоть имя охранника у входа («Представляете? Сегодня Саша позвал меня в ресторан. Я, конечно, отказала. Он ведь еще ребенок, а мне нравятся зрелые мужчины») или цвет обоев в холле («у меня на даче — небольшом трехэтажном домике — в точности такие»).

Миссия была безусловно полезна, но вот в марусиных актерских способностях я очень сильно сомневался. Как заломят ему белы рученьки, да сдадут в милицию за неподобающий мужчине вид. Господи! А если скинхэдов встретит?..

…Марк появился, когда я понял, что его нет слишком долго.

От семафорной девицы осталось немного.

— Меня спустили с крыльца! — сказал он, потрясая сломанными очками, и сам завыл паровозом.

— Слушай, а если ей сто лет? — свистящим шепотом сказал Марк.

— Пожилые женщины тоже имеют право на любовь! — сказал я, но призадумался.

На этот случай письму явно не доставало патины. Я прищурился, перебирая в уме старорежимных певунов: Лемешев, Козловский…

«Вы для меня, словно парус в тумане моря — недостижимы и притягательны… С Вами я могу уйти от себя, улететь от обыденных забот, обрести на краткий миг иную страну. Помните как у Вертинского „В бананово-лимонном Сингапуре“?».

— Сингапуге-пуге, — прокартавил я, перечитав написанное.

Получилось немного агрессивно. Но может же дама позволить прорваться сокровенному после стольких-то писем? «Кстати, сколько их уже?» — подумал я и, пощелкав мышью, залез в секретную папочку. Выходило не меньше десяти. Первое мы послали электронной почтой. Второе подложили в карман пиджака. Потом была телеграмма на дом. Она состояла из двух слов: «Любовь есть».

Жаль, неизвестно, как Валентина говорит. Можно было бы ангажировать Люську из «Театра несвоевременной пьесы» — она замечательно имитирует чужие голоса. «Я ваша навеки!» — сочно произнесла бы Люська в телефонную трубку.

— Славно получилось, — прочитав письмо, с уважением сказал Марк.

— Ты бы ответил на такое взаимностью? — спросил я.

— Неа! — тряхнул головой Марк. — Страшно. А вдруг она затащит в темный угол и изнасилует.

— Я об этом не писал! — оскорбился я.

— Зато ввиду имел, — убежденно заявил Марк. — Знаем-знаем! Вначале они про бананы и Сингапур поют, а потом в постель тащат.

У него был такой вид, будто всю свою жизнь он только и делал, что отбивался от сексуально озабоченных женщин. Я расхохотался.

Впрочем, главное Марк уяснил. Леденящий ужас — вот что должен испытывать Кирыч. Я удовлетворенно заклеил конверт.

— Здесь все, — сказал Кирыч и вывалил на стол содержимое большой толстой папки.

— Даже квитанции об уплате за телефон баронессы Кукуевой от 23 сентября 1889 года? — развеселился я.

— Ой, правда, неужели даже квитанции есть? — удивленно вздернул брови Марк.

В основном была ерунда: бумаги, усеянные столбцами цифр, разнообразными графиками и диаграммами, показывающими состояние банка от сотворения мира и до наших дней. По словам Кирыча, цифры свидетельствовали, что его контора не закроется и после Судного дня. Уяснив главное, мы без сожалений обратились к фотографиям.

— Какой ты здесь хорошенький! — Марк любовался снимком, на котором Кирыч сидел за большим столом и угрюмо смотрел в компьютер.

— А это кто? — деланно равнодушно спросил я, тыкая пальцем в другой снимок, на котором Кирыч скалился какой-то старой, но очень ухоженной тетке в мужском пиджаке.

— Вера Петровна, мой шеф, — разочаровал нас Кирыч.

— А где Валя? — не стерпел Марк.

Кирыч мрачно посмотрел на него и вытянул из стопки фотографию, на которой чинно, в два ряда, сидело и стояло человек двадцать.

— Наше подразделение, — пояснил он и забормотал. — Вера Петровна, Надя, Владимир Викторович, Никита… Вот! — сказал Кирыч, тыкая пальцем куда-то в верхний левый угол.

— Эта беленькая? — уточнил Марк.

Справа от Кирыча улыбалась крашеная блондинка с треугольным лицом и челкой, как у пони.

— Нет, — усмехнулся Кирыч. — Черненькая.

На фотографии, слева от него стоял мрачный субъект с окладистой бородой.

Я ошарашенно посмотрел на Марка.

— Ой, как нехорошо получилось! — тоненько пискнул он.