Константин Кропоткин - Содом и умора

— Встречают по одежке, — сказал Марк, смахивая пылинки с моего плеча.

«Какие же надо иметь мозги, чтобы ходить в такой одежке?», — мысленно возмутился я.

Собираясь на встречу с Блохиным, я неосторожно обронил, что писатель числится в прожженных эстетах и живет в башне из слоновой кости. Поняв мои слова слишком буквально, Марк принялся меня наряжать, чтобы я выглядел достойно в писательской башне.

И вот на мне оказались просторные штаны кирпичного цвета, болотной зелени рубашка, рыжеватый пиджак, грубые коричневые ботинки густо усеянные ржавыми кляксами — в общем, клоун, прикинувшийся осенью. Брюки были коротковаты, ботинок на здоровой ноге немного жал — амуниция, которую Марк изыскал в своем гардеробе, подходила мне, как корове седло. Я заикнулся было о черных джинсах.

— …Еще очень приличных, — сказал я.

— Не смей! — завопил Марк. — Если ты придешь в черном, как вдова, то он не захочет с тобой разговаривать.

— А увидев меня в таком виде, он точно потеряет дар речи, — сказал я.

— Вот и славно! — промурлыкал Марк.

Он, видимо, перепутал сценарии. Марку казалось, что он наряжает меня на свадьбу.

— Нужен завершающий штрих, — задумчиво произнес он, оглядев меня с головы до ног. — Рыжая сумочка или шарфик…

— Брильянтовое колье не подойдет? — не стерпел я.

— Конечно! — Марк стукнул себя по лбу ладонью и с головой залез в большую картонную коробку.

Однажды облысев после неудачной попытки поседеть, Марк придумал прятать голову под шапками. Со временем волосы отрасли, а коллекция все распухала. Теперь у него имелась баварская шляпа с перышком, рокерская бандана, комиссарская кепка из кожи, арабский платок, кокетливая шапочка американского матроса со вздернутыми полями и еще с десяток других головных уборов, которые были просто модными.

— Колумбийская шерсть! — гордо сказал Марк, нахлобучивая мне на голову странного вида панаму: грязно-белые треугольники на шоколадном фоне.

— Чтобы дело не прошляпить, вы ходите только в шляпе! Шляпе волосатой с лентой полосатой, — выдал я экспромт, глядя на себя в зеркало.

Ленты у панамы не было, зато шерстистости мог позавидовать даже Вирус.

— Не вспотею? — осторожно поинтересовался я, но тут же понял, что сморозил глупость: по радио сегодня обещали самый холодный сентябрьский день за последние сто лет. — Не перевить ли мне костыли атласными лентами? — спросил я уже на пороге.

— У тебя есть? — загорелся Марк, не услышав сарказма.

Ковыляя к Блохину я то и дело вспоминал мультфильм про неваляшек, которые искали по свету Хорошую Девочку и все время падали.

В метро я чуть не спровоцировал массовое бедствие, завалившись на эскалаторе на мужчину, стоявшего впереди. Он последовал моему примеру, припав к спине следующего… Люди падали друг на друга, как кости домино, и все могло бы закончится плачевно, если бы через пару метров волна не остановилась, натолкнувшись на черноголовое семейство с большими тюками.

«Беженцы с Кавказа предотвратили катастрофу в подземке!» — привычно сформулировал я заголовок, вернувшись в вертикальное положение. И тут же чуть не спикировал вниз ласточкой: эскалатор дернулся и остановился. Ругаясь, люди начали спускаться самостоятельно.

Костыли не прибавляли сноровки. Мне недовольно дышали в спину, а я, потея под колумбийской шерстью, мучался комплексом неполноценности.

Очутившись в вагоне я попытался одновременно сделать несколько дел: придерживая костыли, поправлять панаму, все время съезжавшую на нос, и не уронить при этом сумку с диктофоном… Моя возня участия не вызывала.

— Чего дома-то не сидится, — пробурчала женщина с блеклым лицом, на которую я все-таки уронил один из костылей.

Места она не уступила, но привлекла мое внимание к своей соседке, которая смотрела на меня и дружелюбно улыбалась, что в московском метро случается немногим чаще терактов.

Для эстетки-маньеристки, которой нравились бы «Клоуны, ряженые Осенью», она была слишком красива. Поэтому поначалу я даже засомневался, мне ли адресована улыбка, но потом, приободрившись, тоже оскалился.

Ощущать себя разбивателем девичьих сердец было ново и чертовски приятно. Мы погримасничали еще две остановки, а на третьей, когда я, вживаясь в роль, уже начал тренировать взгляд самца в брачный период, нечаянная спутница достала из-под сиденья костыли и, тяжело на них опираясь, выбралась из вагона.

«Мы с тобой одной крови — ты и я», — вспомнил я книжку про Маугли, отчего-то чувствуя себя несправедливо обиженным.

На улице меня встретил ливень. Вода моментально залилась за воротник, в ботинках захлюпало, а марусина панама отяжелела.

«Я свалюсь! — обреченно думал я, выбираясь из одной лужи, чтобы тут же угодить в другую. — Или сейчас под лихачом, или потом — с воспалением легких».

Под навесом на автобусной остановке было так тесно, так что мне пришлось мокнуть под открытым небом еще минут пятнадцать, пока не подошел автобус, следующий рейсом «Москва — Писательские Кущи».

В салоне автобуса не мыли, наверное, никогда. Запах бензина, смешиваясь с какой-то кислятиной, создавал убойный коктейль, от которого у меня закружилась голова. В полуобморочном состоянии я повалился на кресло рядом с теткой в кожаном пальто.

Это была нелюбовь с первого взгляда. Тетка напряженно сопела и косилась на меня, словно от соседства с инвалидом ее конечности тоже могут подломиться. Поерзав минут пять, она пересела.

«А говорят, что народ любит убогих», — подумал я, с неприязнью глядя тетке в кожаную спину.

Надо было срочно отвлечься. Я достал из сумки «Наказание Тце-Тце» — новую книжку Блохина, только что купленную в метро.

На первой странице, украшенной букашками и цветочками, говорилось.

Однажды утром, напившись кофею «латте макьято», м-ль Тце-Тце намылилась в супермаркет. Припудрила носик, воткнула в волосы синтетическую красную розу, а в ноздрю — серебряное колечко, украшенное корейскими иероглифами, и вышла на проспект.

По правде говоря, после вчерашнего пати денежек у нее не было вовсе. Ах, а ведь все начиналось так восхитительно! Господа пригласили м-ль Тце-Тце в ресторан со смешным названием «Пищеблок нумер 217». Месье Жиль сыграл на трубе джазовую вариацию. Малыш Фату спел шансоньетку. Шампанское лилось рекой… Но не успела м-ль Тце-Тце оглянуться, как все пошло наперекосяк. Галантные кавалеры вдруг превратились в позорных пауков: позволяли себе сальные остроты, мяли турнюр… Эдакого хамства м-ль Тце-Тце стерпеть не могла. Тачка с шиком увезла ее прочь от заведения уж не казавшегося комильфо. А бабла не стало.

— Я только для того, чтобы составить компанию! — строго сказала она м-ль Жуже — толстухе с глазами, как у человеческой женщины Крупской. — И не вздумай меня угощать! Знаешь, мать, с моей сенной лихорадкой мне совершенно непозволительны некоторые удовольствия.