Джеймс Олдридж. - Дипломат

Остаток дня он провел, не тревожа себя мыслями о департаменте. Он написал матери в Кент и рано улегся спать. Его разбудил среди ночи настойчивый стук в дверь. Это была миссис Берри; сердитым шопотом она сообщила ему в замочную скважину, что, несмотря на поздний час, его спрашивают трое джентльменов. Он спросил, что это за джентльмены, но миссис Берри уже исчезла. Мак-Грегор надел халат, сунул ноги в ночные туфли, пригладил рукой волосы и спустился в зеленую гостиную миссис Берри. Не успел он войти, как ему в лицо ударил ослепительный свет, и в следующее мгновение он увидел троих мужчин, один из которых держал в руках фотоаппарат. Снова вспыхнул свет, и Мак-Грегор поспешно заслонил лицо рукой.

– Вы – тот Мак-Грегор, который написал вот это? – спросил один из мужчин.

– Что «это»?

– Вот первый выпуск «Таймс». – Репортер протянул ему газету, сложенную так, что видно было его письмо и подпись: А. Э. Мак-Грегор.

– А кто вы такие? – спросил он.

Они назвали свои газеты и телеграфные агентства и пожаловались, что разыскивают его уже несколько часов. В их тоне звучало возмущение.

– Что вам нужно? – спросил он.

– Мы хотели бы, чтобы вы высказались на эту тему поподробнее, – ответили они.

– То есть как? – У Мак-Грегора даже сон прошел от удивления.

– Поскольку здесь имеется весьма сенсационное опровержение выводов лорда Эссекса, мы просим вас сказать что-нибудь непосредственно об Эссексе. Всего две-три фразы.

– Ничего я не скажу.

– Разве ваше письмо не является прямым выпадом против лорда Эссекса?

– Конечно, нет!

– Но оно непременно будет так истолковано, – живо возразил репортер. – Это письмо сильно подгадит лорду Эссексу в Совете безопасности.

– Не знаю.

– А что говорит по этому поводу сам Эссекс? Вы ему показывали письмо?

Мак-Грегор отрицательно покачал головой, но в эту самую минуту в комнату вошли еще трое, остановились перед ним и молча принялись строчить в своих блокнотах. Появился также еще фотограф. То и дело прямо под носом у Мак-Грегора вспыхивали осветительные лампы, и со всех сторон на него продолжали сыпаться вопросы.

– В Форейн оффис вас уже вызывали?

– Нет.

– Вы подали в отставку?

– Нет.

– Вас уволили?

– Нет.

– Зачем вы написали это письмо: чтобы создать затруднения для английской политики в Иране или чтобы навлечь неприятности на Эссекса?

– Что за нелепый вопрос? – сказал Мак-Грегор.

– Разве вам неизвестно, что государственным служащим не полагается высказываться на подобные темы, тем более в печати?

– Я не государственный служащий, – сказал Мак-Грегор.

– А кто же вы?

– Я не государственный служащий, – повторил Мак-Грегор.

– Кто-нибудь посоветовал вам выступить с этим письмом?

– Нет.

Мак-Грегор стал потихоньку отступать к двери, заверяя, что больше он ничего сказать не может.

– Вы намерены подать в отставку?

– Это мое личное дело, – сказал Мак-Грегор.

В комнате набралась уже целая толпа репортеров и фотографов. Мак-Грегор, стараясь перекричать шум, заявил, что время позднее и он просит извинить его.

– Минуточку, мистер Мак-Грегор, – сказал один репортер. – Ведь это очень важное дело.

– Вы преувеличиваете его важность, – сказал Мак-Грегор, продолжая пятиться к двери.

– Ошибаетесь. Мы хотим спросить вас о России, мистер Мак-Грегор.

– Мне о России ничего не известно, – сказал Мак-Грегор.

– Не находите ли вы, что Россия ведет себя в Иране агрессивно?

– Нет, не нахожу.

– Что Россия использует Иранский Азербайджан для того, чтобы добиться нефтяных концессий?

– Нет.

– Что Россия начинает кампанию, направленную против Британской империи?

– И этого тоже не нахожу.

– Вы коммунист, Мак-Грегор?

– Боже меня избави!

– Вы являетесь противником внешней политики мистера Бевина?

– На такие вопросы я отвечать не могу.

– Вы настроены сочувственно к русским?

– Послушайте, – сказал Мак-Грегор, – не пора ли прекратить этот галдеж?

Он уже был у самой лестницы, но один из фотографов успел забраться несколькими ступеньками выше и снял его в тот момент, когда он поднял руку, чтобы заслониться. Другие выстроились сзади и усердно защелкали аппаратами, запечатлевая, как он бежит вверх по лестнице – нечесанный, небритый, в развевающемся халате, в шлепающих туфлях. Вбежав к себе в комнату, Мак-Грегор торопливо захлопнул дверь и выругался вполголоса. Трясущимися руками он запер окно и тут же вздрогнул: в дверь снова постучали.

– Кто там? – крикнул он.

– Мистер Мак-Грегор! – послышался голос миссис Берри. – А что же все эти люди внизу? Ведь уже первый час ночи!

– Скажите им, пусть убираются, – ответил он.

– Все? Там один говорит, что он ваш знакомый. Американец какой-то.

– Всех гоните, миссис Берри.

– Ладно, – отозвалась она.

Мак-Грегор провел беспокойную ночь в ожидании утренних газет. Он никогда раньше не имел дела с газетами и потому не знал, к чему тут надо быть готовым. Как и большинство рядовых читателей газет, он привык принимать за чистую монету все, что в них печаталось; если что-нибудь и внушало ему недоверие, он обычно говорил себе, что без преувеличений ни одна газета не обходится, и принимал это как неизбежное зло. Он множество раз обнаруживал неточности в газетных отчетах, особенно за время своей работы в департаменте по делам Индии, но после минутной вспышки возмущения продолжал изо дня в день читать их, не задаваясь всерьез вопросом о том, зачем и в какой мере искажается истина на газетных столбцах. Если не считать этих коротких вспышек, он никогда особенно и не задумывался над тем освещением, которое получают в газетах факты действительной жизни. Может быть, он и представлял себе, что назначение хорошей газеты – беспристрастно излагать факты и давать простор свободному обмену мнений, но на деле ему слишком часто приходилось видеть, как крупное историческое событие подавалось в виде забавного анекдота или служило лишь поводом к зубоскальству на тему о глупости одного лица или затруднениях другого, и это не оскорбляло и не тревожило его совести. Если бы кто-нибудь стал говорить ему о том огромном влиянии, которое газеты оказывают на судьбы мира, на формирование общественного мнения, он, вероятно, слушал бы с вежливым равнодушием. Газета – это газета, и только. Платишь за нее пенни, узнаешь, что сказал лорд Эссекс и что написали десятки безыменных репортеров, а потом, когда она тебе надоест, выбрасываешь ее в Темзу. Он делал известный отбор, предпочитая лондонскую «Таймс» другим ежедневным изданиям, но дальше этого не шел. Вместе с многими другими читателями он успел позабыть, как все без исключения лондонские газеты кричали о том, что Мюнхен и Чемберлен спасли Англию. Мак-Грегор никогда не сочувствовал Мюнхену и не мог простить тех, кто его оправдывал, но ни разу он не задумался критически над ролью, которую сыграли газеты в подготовке Мюнхена. В начале войны его раздражало крикливое бахвальство лондонских газет, собиравшихся одним прыжком перескочить линию Зигфрида, но и об этом он давно успел позабыть. Точно так же были позабыты ошибочные прогнозы по поводу Франции, Норвегии. Крита и устрашающий оптимизм первых сообщений из африканской пустыни. Казалось бы, на основе всего этого у него мог сложиться солидный читательский опыт, позволяющий судить о том, чего можно ждать от газет в вопросе об Эссексе, Азербайджане, России и ООН. Но Мак-Грегор продолжал относиться к газетам все с той же снисходительной терпимостью. Никаких сомнений относительно их целей, их направления, относительно того, кому они принадлежат и какую роль играют в жизни общества. Никаких недоуменных вопросов, только чуть скептическая снисходительность, которой, казалось, ничто не могло поколебать – разве лишь то серьезное испытание, которое сейчас выпало ему лично на долю.