Макар Троичанин - Вот мы и встретились

Зина, выходившая за полночь по надобности, увидела свет во всех его окнах и, обеспокоенная этим, постучала в дверь, но никто не вышел. Тогда она решительно толкнула дверь, та, незапертая, легко подалась.

- Можно? – крикнула Зинаида. – Иван Всеволодович?

Никто не ответил. «Никак крупно запил с горя», - решила беспокойная душа, - «как бы чего не случилось», - и вошла в молчащую квартиру. В комнате она увидела распластанное на диване большое тело начальника с раскинутыми руками и упёртой в пол одной ногой. Лоб его покрывали крупные капли пота, он стонал, скрежетал зубами, иногда дёргал головой и взмахивал, отбиваясь от кого-то, руками. Сивухой от него попахивало, но совсем слабо. «Не пьян», - определила Зина, - «а очень болен», - и побежала будить и звать экспедиционную медсестру. Та вызвала врача, а пока они вдвоём стащили с него сапоги и с трудом закинули загулявшую ногу на диван. Зина принесла холодной воды из колодца и согрела в чайнике. Медсестра утёрла бредившему лоб и попыталась уложить на него влажное холодное полотенце, но больной упорно смахивал его на пол. Наконец, пришла врачиха, старая и опытная, известная всем в посёлке, которой доверяли себя и стар, и млад, поскольку она по-настоящему лечила, а не отбывала обязанность, забыв о клятве. Взглянула на страдальца, послушала пульс, измерила температуру – чуть больше 39 о, посмотрела глаза, которые он изредка открывал, не видя присутствующих, и убеждённо определила:

- Нервный срыв с простудой. – Спросила у Зинаиды: - Что случилось?

- Невеста сбежала, - ответила всезнайка, нисколько не сомневаясь в причинах нервической лихорадки начальника.

Когда они решили его перевернуть, чтобы стащить штаны и всадить пару оздоровительных уколов, Иван Всеволодович очнулся, приподнял голову, глухо спросил:

- Вы зачем? – а увидев врачиху: - Что, я заболел?

- Есть немного, - успокоила та и попросила: - Иван Всеволодович, давай снимем грязные штаны и рубаху. – Он безропотно подчинился, помогая женщинам освободить себя от одежды. – А теперь оголи ягодицу, - попросила ласково, - поставим тебе два укола, чтобы быстрее излечился. – И на это он согласился, а когда болезненная процедура закончилась, отвернулся к спинке дивана и затих, дыша часто, но спокойно. – Вроде бы заснул, - определила докторша, собирая свои страшные причиндалы. – Ну, бабы! – воскликнула с негодованием. – Сами живучи как кошки и не хотят понять, что мужики – существа нежные, глубоко ранимые, легко подвержены всяким стрессам. Беречь их надо, а они только и слышат: «Надо, надо, давай, давай!». Ну и бежит бедолага, пересиливая усталость, словно лошадь, пока не грохнется в бессилии, и тогда: «Ох, миленький, да на кого ты нас, мерзавец, оставил, да ещё без средств безбедного существования». И на том свете мытарю покоя и воли не дают. А родится ребёнок, так вообще хана мужику. «Всё», - отталкивают от души и тела, - «я теперь мать, мне всё дозволено, а ты обеспечивай и не лезь, ты теперь – последний». Если бедняга честен, то будет искать утешение в бутылке, а если с кривизной, то на стороне, у других баб, всё больше запутываясь в липких сетях. Я бы до свадьбы устраивала невестам хорошую выволочку, чтобы никогда не забывали, что они в семье вторые. - Зина, всегда острая и быстрая на язык, хмуро молчала, понимая, что каждый камушек врачихи точно ложится в её огород. – Ну, ладно, - собрала нравоучительница свой выздоровительный чемоданчик. – Я пошла, а вы покараульте поочерёдно и, если станет хуже, зовите. – И ушла.

Зина отпустила медсестру, а сама осталась дежурить, подумав, что если бы была замужем за Иваном Всеволодовичем, то легко бы стала и второй, и третьей, а за Колей не получается. Но она постарается, тем более в ожидании родов, быть хотя бы полуторной, но тут же поправилась: ну, не полуторной, но уж точно одной и одной десятой. Посмотрела на часы – чуток больше четырёх. Поднадзорный зашевелился, перевернулся на спину, что-то забормотал то ли во сне, то ли в бреду. Пусть поболтает, решила она, зная, что болтовня утишает всякую боль, а сама направилась в кухню, чтобы приготовить больному на утро более существенное лекарство. Заглянула в холодильник – пусто, в шкафчике – голо, даже хлеба в хлебнице нет. Сбегала к себе, принесла шмат замороженного мяса, картошку, пару луковиц, быстренько настрогала, начистила, нарезала, поставила тушить. Заварила чай и опять сбегала домой за малиновым вареньем. Всё, можно передохнуть и посидеть рядом с болящим. А он всё разговаривал, но спокойнее, и всё равно понять ничего нельзя. Только внятно несколько раз прозвучало: «Мария Сергеевна, Мария Сергеевна…». Прислушавшись, сиделка стала вспоминать, кто из экспедиционных зовётся так, перебрала всех и никого не нашла. Видно, краля не нашего поля ягода, решила мудро, а узнать, кто она и из каких краёв, очень хотелось. Догадалась посмотреть в телефонной книжке его мобильника и к радости своей нашла инициалы «М.С.». Осталось установить, кто она и зачем мутит больную голову начальнику. Набрала номер, и через полминуты послышалось:

- Да, я слушаю.

«Хоть бы назвалась», - подумала Зинаида и растерялась, как начать разговор и о чём вообще говорить, чтобы не спугнуть абонентку и выведать её подноготную.

- Я от Ивана Всеволодовича, - пошла напрямую, - он болен, поговорите с ним, - и, придвинувшись к страдальцу, приложила телефон к его уху.

Иван Всеволодович вдруг затих, открыл глаза, даже улыбнулся.

- Вы? – спросил, облизав запёкшиеся губы.

- Да я, я, - нетерпеливо подтвердила Мария Сергеевна. – Почему молчите? Говорят, больны? Что с вами? Вы меня пугаете. Опять закопались? – выстрелила очередью. Зина вежливо ушла на кухню и села у дверей, прислушиваясь.

- На этот раз утопился, - покаялся Иван Всеволодович.

- Господи! – вскричала в ужасе Мария Сергеевна. – Что за человек! За вами нужен глаз да глаз! Куда только смотрит ваша жена?

Непутёвый человек рассмеялся, довольный её участием.

- Никуда, - совсем развеселился, - она сбежала.

- Правда? – обрадовалась Мария Сергеевна. – Я так рада. Ой, извините, что-то я не так…

- Так, так, Мария Сергеевна, всё так, как надо, как должно быть. Вы-то как? Ваш ещё не сбежал? – рассмеялся приятным баском, и она завторила ему.

- Я сбежала, - призналась бодро. – Все мы, женщины, одинаковы, все стараемся сбежать, хотя и считаемся опорой домашнего очага. Сбежала, дорогой Иван Всеволодович, ещё весной, когда разговаривала с вами в последний раз.

Он всполошился, представив, сколько прошло зряшного времени.

- Что же не сказали, не порадовали меня? Всё бы у нас было по-другому.

- Да как-то неудобно было сознаваться пожилой бабе в девичьей ветрености, - и переменила тему, отрезав прошлое напрочь: - Теперь-то мы сможем поболтать всласть, мне так много вам надо рассказать, так нужны ваши советы. Мы по-прежнему хорошие знакомые, друзья… может и больше, разве не так?