Владимир Вертлиб - Остановки в пути

— У Натана широкая душа, — говорит мама, — он просто полмира готов вместить. Не душа, а широкая плодородная равнина. Жаль только, что жене его не всегда удается равнину эту забором обнести и рвами окружить, чтобы слонов отогнать.

Часа два я блуждал по улицам Бостона. Когда возвращаюсь, примерно к обеду, меня встречают ледяным молчанием. Собранные чемоданы и сумки стоят в прихожей. Родители сидят на диване, очень прямо и совершенно неподвижно, как две древнеегипетские статуи. Они не произносят ни слова, но вполне достигают своей цели: я сразу начинаю ощущать себя бессердечным эгоистом.

Я сбивчиво прошу прощения.

— Я больше так не буду, — смущенно бормочу я.

Но родители по-прежнему молчат.

— Понимаете, когда я из дома убежал, я просто хотел вырваться, больше ничего. И только потом, уже в городе, понял…

— Знаешь что, — перебивает меня мама, — закрой рот!

В час дня заявляется хозяин, солидный господин с седыми бакенбардами, и обходит квартиру, проверяя, все ли в порядке.

— М-м-м, — мычит он в каждой комнате, прищелкивает языком, кивает. — Окей, лучше не бывает. Жаль, что вы уезжаете! Таких воспитанных и аккуратных жильцов у меня никогда не было. Вы и представить себе не можете, как я намаялся с пуэрториканцами! Слушайте, да зачем вам вообще уезжать?

— Мы перебираемся в Филадельфию, — объясняет мама. — Муж там хорошую работу нашел.

— Тогда удачи, — любезно произносит хозяин, принимая ключи. — Я бывал в Филадельфии. Красивый город, ничего не скажешь.

— Ты что, спятила? — вполголоса рычит отец, когда мы с чемоданами спускаемся по ступенькам. — Чего это тебе в голову взбрело? Какая к черту Филадельфия? Мы же в Бруклайн переезжаем, всего в пяти минутах ходьбы. А если мы с ним на улице столкнемся?

— А мне просто название понравилось. «Филадельфия», похоже на торт.

— Нам твой торт может дорого обойтись! — выпаливает отец свистящим шепотом, как будто хозяин наверху, в нашей бывшей квартире, может нас услышать, а тем более понять: мы говорим по-русски.

— Слушай, хватит, надоел! — Мама ставит чемоданы на землю, чтобы отдышаться. — Ты год от года все больше с ума сходишь, просто параноик, по тебе психушка плачет. Вот сейчас я себя спрашиваю: интересно, а чего это я вечно на тебя злилась, могла бы просто над тобой смеяться! Он что, нас теперь убьет? В тюрьму посадит? Что я должна была сказать? Правду, что ли?

Я заранее знаю, что за этим последует: сейчас отец прочитает маме целую лекцию о коварстве рода человеческого, о том, какие бывают сволочи, хоть на вид и совершенно безобидные, и как мы можем пострадать от ее длинного языка. А мама на это возразит, что вот мы, мол, уехали из Союза десять лет назад, а у него до сих пор навязчивая идея, что за ним КГБ следит. Но, к моему удивлению, отец ворчит:

— Да ладно! Все едино! — берет два самых больших чемодана, со стоном поднимает и пыхтя устремляется в Бруклайн, навстречу указателю, на котором значится: «Вы пересекаете границу округа».

Рюкзак, который я тащу, тянет меня назад, словно какой-то невидимый великан, похваляясь своей силой, удерживает меня на месте. Лямки больно врезаются в плечи, как будто они из тонкой проволоки. В рюкзаке у меня пишущая машинка, на которой я уже давненько не печатал писем. Иду и считаю шаги. Два шага — метр. Еще десять минут идти, еще пять…

Чтобы не разныться, заставляю себя вспомнить о массивном бетонном многоэтажном монстре городской автострады, протянувшейся через весь центр Бостона как безобразный рубец. Под ее содрогающимися от грохота пролетами вечно разит спиртом, мочой, рвотой и отбросами. У близлежащего рынка, на клочке земли, загаженном мусором и усыпанном осколками битого стекла, бездомные возвели целый городок из картонных коробок и деревянных ящиков. Хорошо хоть, я им ночью компанию не составлю. Да, и говорить нечего: мне везет.

Мы звоним раз, другой, третий, и только потом нам открывает Людмила Фишлер. Уже по выражению ее лица и дрожащему голосу понятно: случилась беда.

— Входите, — шепчет она. — Будьте как дома. Пожалуйста, располагайтесь, — произносит она траурным тоном.

Мы втаскиваем вещи в гостиную. Все семейство Фишлер в сборе. Натан, которому уже под пятьдесят, похож на боксера-тяжеловеса, а на самом деле он мягкий, стеснительный, мне ли не знать. Но сейчас он нервно расхаживает по комнате, и вид у него взволнованный, и правда как у боксера перед важным финальным поединком. Алекс сидит на диване полуголый, босой, в одних шортах в белую и голубую полоску. Чего это он так? — я же знаю, у них все всегда чинно, в одних шортах не походишь. И точно, мама его строить начинает:

— Оденься, хоть бы перед гостями постыдился.

Но Алекс у них в семейке черная овца, можно подумать, весь сыр-бор из-за того, что он рубашку надевать не желает.

— Нет, вы только посмотрите! — кричит Натан.

Я еще ни разу не слышал, чтобы он кричал.

— Считает себя взрослым, а ведет себя хуже первоклашки!

Это он Алексу.

— Вот у людей и правда проблемы, крыши над головой нет. — Он простирает к нам правую руку. — А ты себе проблемы выдумываешь. Как последний идиот! И все только чтоб родителей позлить. Господи, ты что, не слышал, что мама сказала? А ну надень рубаху!

Да, странно нас сегодня встречают… Мы так поражены, что, побросав вещи, замираем посреди гостиной и не двигаемся с места.

— Да пусть без рубашки ходит, нас это совершенно не смущает, — оторопело произносит мама.

Она довольно растерянно переводит взгляд с Натана на Людмилу, с Людмилы на Алекса, с Алекса на дедушку Шлоймо, который, как всегда, неподвижно сидит в кресле за круглым столом и курит свою трубку. Вот он точно одет, как полагается, — в костюме с галстуком. Я знаю, что он почти слепой и такой слабенький, что едва ходит. Одеваться для него, наверное, каждое утро мука мученическая. Он худенький-худенький, вроде сушеного кузнечика, который человеком только притворяется.

— Да что случилось-то? — спрашивает отец.

— Может быть, мы не вовремя? — подхватывает мама. — Может быть, нам другое пристанище поискать?

— Нет! — восклицает Натан. — Ни за что! Ну, сын у меня дурак набитый, но вы-то почему из-за этого страдать должны?

— Никуда мы вас не отпустим, — вставляет Людмила.

— Нельзя гостей выгонять, — резюмирует дедушка.

— Да вы садитесь, садитесь, — приглашает Алекс. — Расслабьтесь, насладитесь нашим маленьким спектаклем. Правда — ни радио, ни телевизора не надо.

— Идиот! — рычит Натан. — Идиот, каких…

— Господи, Натан, да что случилось-то? — перебивает его мама.

— Сынок нас сегодня утром осчастливил, — объясняет Натан, — объявил, что идет добровольцем в армию. На три года!

— Я иду в морскую пехоту, — поправляет Алекс. — Это вам не армия. Это элитные части.