Владимир Вертлиб - Остановки в пути

— Бедный мальчик, — всхлипывает Людмила.

Мои родители ошеломленно смотрят на Алекса, как на инопланетянина. И молчат. Даже отцу, который готов кому угодно прочитать целую лекцию на какую угодно тему, ничего в голову не приходит.

— Господи, ну почему он так с нами, за что? — рыдает Людмила. — Ну, за что, чем мы заслужили?

— Я уже несколько часов вам пытаюсь втолковать, — вставляет Алекс. — Но вы же слушать не хотите.

— Мы этот бред слушать не желаем! — взрывается Натан. — Это и понять нельзя нормальному человеку!

Алекс пожимает плечами и заговорщически подмигивает мне, как будто говоря: «Ну, ты-то меня понимаешь!» И правда, я знаю, почему он это делает, он меня в свои планы уже несколько недель назад посвятил. «Тебе, и больше никому!» — сказал он, доверив мне свою тайну. Я ему даже честное слово дал, что не разболтаю.

Как сейчас помню, Алекс долго разглядывал себя в большом зеркале в гостиной, а потом вдруг спрашивает:

— Кого ты видишь в зеркале?

— Нас обоих, а то кого же? — откликнулся я.

Он раздраженно хмыкнул и отмахнулся, а потом нетерпеливо схватил меня за руку.

— Да нет, ты на меня как следует посмотри!

Я уставился на его отражение в зеркале: он был симпатичный, загорелый, с тонкими, будто кистью прорисованными бровями, с точеным орлиным носом и карими глазами.

— Крутой парень, да? — неуверенно произношу я: черт его знает, чего он хочет от меня услышать.

— Да не то!

— Эмигрант, который может за себя постоять? Который не сдается?

— Да ладно тебе, что за бред!..

— Еврей?

— А что, похож? — Он провел пальцем по горбинке на носу.

— Да нет… Не то чтобы очень… Ну, может, немного, так…

Что-то мне надоела эта игра в загадки.

— Ну, и кого ты видишь?

— Слушай, да что ты пристал! Нормальный парень, и все!

— А вот и нет! — Он, торжествуя, воздел указательный палец и отвернулся от зеркала. — Не нормальный, не нормальный. Я слабак. И физически дохлый какой-то, и силы воли у меня нету. Меня в детстве лупили одноклассники. А когда «жидом» обзывали, я только жалко улыбался, вместо того, чтобы дать по морде. Ни самолюбия, ни самодисциплины, ни воли!

Не может быть! Это Алекс-то, который хвастался, что уже с несколькими женщинами переспал, который так здорово рассказывал неприличные анекдоты, Алекс, который так классно играл на гитаре и пел песни Высоцкого, Алекс, который научил меня играть в покер и с которым я впервые попробовал виски, Алекс, супермен, которым я восхищался, — это Алекс-то о себе такую чушь несет? Ну, и как прикажете это понимать: бред это все или наоборот, это все круто, круче не бывает? На всякий случай, я заухмылялся и захихикал, ничего лучше мне в голову не пришло.

— Да ладно, смейся, смейся. Можешь меня презирать, можешь издеваться, сколько влезет. Тебе же четырнадцать всего. Но в восемнадцать с половиной пора уже найти свое место в жизни. Пора проявить характер. Вот так.

Он сжал правую руку в кулак и поднес его к моему носу.

— Вот морская пехота из меня человека сделает. Я вернусь со стальной волей и со стальными мускулами. Сейчас я еще мальчишка. А после курса молодого бойца стану мужчиной.

И он показал мне брошюрку под названием «Как стать мужчиной: новобранцу морской пехоты».

— Господи, через что мы только ни прошли, и все ради него! Только ради него! — не унимается Натан. — Когда из Советского Союза уезжали, не уставали Бога благодарить, что ему теперь не придется в армии служить, терпеть унижения от антисемитов и побои от пьяных солдафонов. Мы же его от Афганистана спасали. А теперь — на тебе! Этот идиот идет добровольцем в армию. Добровольцем!

Алекс сидит, небрежно закинув ногу на ногу, и ухмыляется. Иногда оглядывается на меня и подмигивает.

— Американская морская пехота — это вам не Советская армия! — вставляет он. — Мы же за свободу боремся.

— Ох! — стонет Натан. — Чем же я такое заслужил? Круглого дурака вырастил. Господи, за что ты меня наказываешь? Чем я провинился? В армии все едино дерьмо, — в советской ли, в американской… О! Сердце! Сердце!

— Это все ты, ты! Смотри, что ты натворил! — причитает Людмила. — Ты же знаешь, что у отца сердце больное! Ты его в гроб вгонишь!

— Вы еще мной гордиться будете! — уверяет Алекс.

— Ох!

— Минуточку! — неожиданно шамкает дедушка Шлоймо беззубым ртом. — А он, с советским-то гражданством, может вообще в американской армии служить?

Все замолкают и ошеломленно смотрят на дедушку, лицо которого скрывается в голубоватом облаке дыма.

— А почему с советским гражданством-то?

— Папа! — горячится Натан. — Хоть ты не вмешивайся! Сколько раз тебе повторять, что мы уже три года в Америке живем?

— Ах, вот оно что… — удивленно бормочет дедушка, почесывая подбородок.

На какое-то мгновение снова воцаряется тишина, а потом Натан опять напускается на сына:

— А ты хоть вспомнил, кретин ты несчастный, что ты — иммигрант и еврей? Ты только не воображай, что в Америке антисемитизма нет.

— А в морской пехоте все равны: черные и белые, христиане, евреи, мусульмане, буддисты — один черт. Там только успехи важны и патриотический настрой.

— Ох! А если война? Ты ж тогда в своих бывших одноклассников стрелять будешь! В друзей!

— У меня в той стране друзей не осталось. Это все в прошлом. Я всю свою прежнюю жизнь вычеркнул из памяти. Моя жизнь по-настоящему только тут начинается.

Натан, не сдержавшись, рыдает и бросается в спальню. Людмила кидается за ним. Следом нехотя отправляется Алекс. Один дедушка Шлоймо, кажется, остается совершенно невозмутимым, набивает трубку и начинает рассказывать, как в шестнадцатом году рядовым участвовал в Брусиловском прорыве, как был ранен и попал в плен к австрийцам. Но повествование у него выходит какое-то бессвязное, говорит он все тише и тише и наконец замолкает.

— Господи, а тут еще мы им на голову, — вздыхает мама. — Бедный Натан. Бедная Людмила. Только нас им не хватало.

Но Фишлеры делают все, лишь бы мы не чувствовали, что явились не вовремя. Устраивают настоящее пиршество. Алекса за столом нет. Он так каждый день, поясняет Натан, уходит к своим дружкам, иногда до утра пропадает.

Людмила сварила пельмени. На десерт пироги с повидлом, плюшки с корицей и компот. Натан открывает бутылку полусладкого красного вина, которое, как ему известно, любит мама, и предлагает тост:

— Ну, чтобы все было хорошо, чтобы мы и через год, и через десять лет здесь, в Бостоне, за столом собрались.

Мои родители осушают бокалы, воздерживаясь от комментариев. Остаток вечера все разговоры вращаются вокруг Алекса.

— По крайней мере он потом, как все, кто в армии отслужил, три года в лучших американских университетах сможет бесплатно учиться, — утешает мама.