Вероника Черных - Иллюзии ночей

– Нин, да что вы… просто сказала правду, – засмущалась Мария Даниловна и встала у окна, облокотившись о подоконник.

– Ждать собрались? – понимающе спросила Нина Вадимовна.

– Да, подожду.

Нина Кубик прилегла поспать, а Мария Даниловна стояла у окна, дожидаясь сына. Принесли полдник около четырёх часов. Мария Даниловна жевала сухое печенье, запивала сладким чаем, всё так же стоя у окна.

Соседка её после полдника легла на кровать с книжкой. Мария Даниловна поспешно унесла грязные стаканы и вернулась к окну, пренебрегши толстой книгой Нагибина, лежащей на тумбочке и ждущей прочтения.

Она смотрела, как проявились первые посетители, вглядывалась то в одну сторону, то в другую, не идёт ли Егор.

Позвали на ужин, но Мария Даниловна отмахнулась: она совершенно не могла есть. И потом: вдруг, пока она сидит в столовой, придёт Венечка? Придёт, не найдёт её и уйдёт. С него станется. Он терпеть и ждать не приучен…

И поэтому мама стояла у окна и никуда не уходила, всматриваясь в сгущающуюся темень.

Нина Вадимовна иногда поглядывала на неё, пыталась развлечь разговором, но Мария Даниловна отвечала без готовности, односложно, и соседка от неё отстала, жалеючи повздыхав.

Шесть часов… полседьмого… семь… Позвонить, может? Она сходила к телефону-автомату, набрала номер. Долго слушала безответные гудки. Всполошилась: раз дома нету, значит, идёт! Идёт к ней!

Брякнула трубку, поспешила к окну. Мимоходом спросила у Нины:

– Звал?

Та отрицательно качнула головой:

– Ни звука.

Открылась дверь в палату, и мама вспыхнула от радости: Егорушка её родной!

– Привет, Нин. Здрасти, – поздоровался плотного телосложения мужчина с набитой авоськой, и Мария Даниловна сникла.

– Здравствуйте, – сказала она и попыталась улыбнуться. – Холодно на улице?

– Ничего, терпимо: зима ж.

– Да, зима…

И она поспешно отвернулась к окну ждать сына.

Ушёл без пяти восемь супруг Нины, выскочили из входных дверей последние посетители… а Егор так и не появился. Мария Даниловна не смогла удержать слёз. Сходила в туалет, умылась, просморкалась, вытерла насухо постаревшее унылое лицо. В палате хотела почитать Нагибина, но не понимала ни строчки.

… Егор Грановский, покурив и выпив банку пива, пошлялся с Нероном Клейменовым и Сашкой Купчиком по тёмным дворам, шугая возвращающихся с кружков и секций примерных младшеклашек и среднеклашек – не старше себя, понятное дело. Расстался с корешами после девяти вечера и добрёл до дома.

Темно в квартире. Пусто. Мать-то в больнице. А отец в могиле. В конце мая похоронили его похоронили. Родители его папы живут в деревне в трёхстах километрах от города. Три тётки и двое дядьёв тоже далеко. И обратиться-то не к кому. А корешам на что он сдался? И одноклассникам. И учителям… У него же мать небогатая, с чего ему на внимание рассчитывать?

Бабушка, что ему еды принесла, сильно болеет, и спит уже. Да и чего ей звонить? О чём говорить? О школе и секции?

Егор перекусил и сел за уроки. Ни один предмет не лез в голову. Что-то с усилием накарябав в тетрадях, он устные вообще не стал читать. Собрал рюкзак, зевая, и лёг. А лёг – и ударило его будто, и сон умчался восвояси, будто и не приставал к нему минуту назад.

Мама просила к ней в больницу зайти! Он глянул на часы. Одиннадцать! Йёх! Он схватил сотовый, уверенный, что нём куча пропущенных звонков, однако экран был пуст!

Егор осторожно положил телефон на стол и уставился в окно, на больницу, которая светилась редкими окнами буквально через школьный стадион и дорогу. Встал. Прилип к стеклу, которое окно – мамино? Нет, оно с внутренней стороны. Спит уже, наверное. Ждала, ждала… Не дождалась и спит.

Ну, ничего, завтра Егор к ней после школы забежит. Подумаешь!.. А теперь – спать. А то, в довершенье бед, он проспит и опоздает в школу. А тут уроки ещё недоучены!

Но чем старательнее Егор зажмуривал глаза и старался уснуть, тем бодрее себя чувствовал. Что ж это такое?! Бессонница, как у старика какого!

Проезжавшая машина достала светом фар икону Пресвятой Богородицы, которую мама после смерти папы повесила на восточной стене. Глаза Девы Марии глянули Егору прямо в сердце, и он покраснел.

Машина проехала, Лик ушёл в тень, но любящий взор Прекрасной Женщины на иконе горел перед Егором, как живой. Колом встали пиво и сигареты. Фу, мерзость.

Как всё это странно…

Егор решительно сбросил с себя одеяло.

… Марии Даниловне не спалось. Она слушала, как посапывает по соседству Нина Кубик, и смотрела в чёрное окно, до которого едва доставал свет уличного фонаря. Неожиданно её будто кольнуло в грудь, и она поднялась с кровати и подошла на цыпочках к окну.

Привычно оглядела пустынный двор и… ахнула: внизу под фонарём стояла запорошенная снегом маленькая фигурка.

– Егорушка! – прошептала она и прижалась к холодной прозрачности окна.

Парнишка увидел белый силуэт и с виноватым видом замахал рукой. Он что-то быстро и горячо говорил, но она не слышала. Не слышала, но понимала, и кивала ему, прощая и соглашаясь. Он снова помахал ей, и она, заметив его голые пальцы, распереживалась, что он замёрзнет… Егор угадал её заботу и тут же напялил перчатки. Мама улыбнулась.

– Спасибо, что навестил, сыночек, – прошептала она, и Егор вдруг, как в раннем детстве, послал ей волшебный воздушный поцелуй.

12-15 августа 2011

ЮЖНАЯ СКАЗКА

«Бывают ли на свете сказки? Может быть, когда-то мы проверим это. Но, кажется, проверка – не гарантия истины. И потом, разве сама жизнь – не сказка именно потому, что она жизнь? И не застыли ли в камне споры жизни – любой, но всегда вызывающей непонимание её сущности? Бывает ли любовь среди мёртвого – кто знает... Может, были бы мы стеклом, нам бы не хотелось прятать себя в бутылке и отказываться от наслаждения сверкать на солнышке и полироваться дождём. Но мы не стёкла, и мы влюбляемся снова и снова – зачем, спрашивается, зачем?»

Клара Аничкина пососала кончик ручки, рассеянно уставившись на большие зелёные настенные часы, стрелки которых стояли на цифре «двенадцать». Да, полдень. Где-то за окнами и стенами жарило южное солнце, шлейфом трепетали морские волны, сверкающие ослепительными бликами, где-то гудел базар с фруктами, чебуреками и сыром, вальяжно и оголтело нежился пляж в песках, в разноцветной гамме гальки и лотков с мороженым, пивом и сладостями; носился в воздухе слюнедразнящий аромат шашлыков, а ещё – запах пыльных кипарисов и тополей, изнывающих от зноя, кукурузы и нагретой земли с едва уловимой свежестью только что выловленных из воды ракушек.

Но это – где-то там, за окнами и стенами, а здесь просто духота, просто свет с улицы через окна, пара мух и развесистые растения в глиняных и пластиковых горшочках.