Вероника Черных - Иллюзии ночей

– Ты понял, Максим? – сквозь зубы прошипел Торгашев прямо в упругое молодое ухо. – Ты понял?

– Понял, – подтвердил Макс.

– Выполняй, Максюха, озолочу. С человеком познакомлю, он тебе твой бизнес обезопасит, когда от меня уйдёшь, с налоговиком сведу, чтоб от поборов увильнуть, слышь, Максюха? – шептал-шипел Торгашев. – Сделаешь, Макс, на волю отпущу. Ей, слово! Иди ж.

Макс выпрямился. Буквально секунд пять постоял, затем круто развернулся и деревянно, с застывшим лицом, направился к подсобке, откуда выпорхнули на волю переодевшиеся в топики, коротенькие юбчонки или шортики балерины. Они прыснули по тропинке прочь, то и дело оглядываясь на чужой праздник, завидуя и отчаянно желая очутиться на подобном празднике не теми, кто развлекает, а теми, – кого.

Среди спичконогой стайки балерины Нины не было, и Торгашев расслабился, ухмыльнувшись. Ничего, Макс дело знает, недаром он с бандюгой Асфалем знался, под его началом ходил. Да, он дело знает, зарубает тёлку по полной. И она соединится в сознании Торгашева с той, давнишней, и покинет его. Да. Покинет. Он отомстит. Первой отомстит снова с помощью второй. И себе отомстит.

Он покрылся кожей броненосца, панцирем черепахи, колючками дикобраза за десятилетия борьбы за… за вот эту вот вечеринку? За вот эту вот вечеринку. В том числе.

Что-то он повторяется. К чему бы это? К смерти?

Он поглядывал на дверь подсобки, чмокал губами, прислушивался. Из-за музыки вряд ли что можно услышать, только громкие крики. Но Макс наверняка зажал девчонке рот. А то и оглушил. Должен ведь он чему нужному у Асфаля научиться? Асфаль такую фифу бы не пропустил. Зверство у него в костях проросло. Чтоб кто под ним ходил и им не заразился?! Сказки, ребята, сказки. Из костей страха вырваться почти невозможно. Макс за два года спокойной жизни вряд ли сумел от него избавиться. Страх смерти – если ослушаешься хозяина.

Ну, Журик, кончай с этим. Надоело терзаться воспоминаниями. Хочется, наконец, праздновать собственные успехи.

Торгашев нетерпеливо забарабанил пальцами.

– Па, не стучи, – недовольно пробурчала Эдита Халамайзер. – Башка раскалывается от этой релаксации, а тут ещё ты барабанишь.

Торгашев зыркнул на неё, но промолчал. Неохота трудиться горло драть.

После фокусов помощник Макса объявил какую-то певичку с прикрытыми частями тела, тоже областного масштаба. И когда, спев под фанеру две песни и повертев бёдрами, она выводила заключительные ноты, дверь в подсобке, наконец, отворилась.

Руки Торгашева замерли на полустуке. Рыбасенко зевнул, похлопывая певичке, и резанул взглядом по Торгашеву: как, мол, у босса настроение? Но Торгашев смотрел в сторону, и Рыбасенко отвернулся.

Из двери вышла Нина Забелина. Длинная юбка без разрезов, блузка с длинными рукавами, на черноволосой голове – бежевый газовый шарфик, чёрные очи потуплены; через плечо перекинута сумка с костюмом. На шее тоненькая цепочка, на цепочке простой крестик.

Нина ступала по дорожке немыслимо легко, словно продолжала танцевать Шопениану. У неё был отрешённо счастливый вид, и Торгашев ощутил, как у него вытянулось лицо. Неужели?!

Нина вдруг остановилась. Перекрестилась спокойно. Поправила свободной рукой шарфик. Запрокинула голову, широко открытыми глазами впитала в себя свет звёзд – нереальный, поскольку звёзды излучили его миллионы лет назад. Это как танец: его след остался, а сам он уже исчез…

Из провала подсобки показался Максим. Он не отводил от Нины взора. Торгашев не понял, что в нём. Девушка обернулась к Максиму и улыбнулась. Он улыбнулся в ответ. Нина заскользила дальше. Чёрная юбка хлопала по ногам. Тоненькая фигурка растворилась в темноте.

Как нечто невероятное, увидел Торгашев, как бывший пёс Асфаля быстрым движением смахнул что-то с глаз.

«Интересно, почему?» – подумал Торгашев.

Выпил залпом рюмку водки, посидел и хрястнул её об землю.

« А где мои слёзы?» – сказал он себе.

Праздник продолжался. Начались танцы. Что начнётся завтра, он впервые не знал.

9-24 февраля 2010

СПЕКТРЫ ЗВЁЗД В ДАЛЁКОМ УЛЬТРАФИОЛЕТЕ

…

Да не придёт он сегодня. Как он сегодня придёт, ежели он плох совсем? Девяносто лет! Ссохся, как сухостойный камыш. Кости при ходьбе – да какая ходьба! – названье просто, а на самом деле поползновения на передвижение, – кости потрескивают, будто сухие дрова в печке. Выцветшие глаза (ах, какие глаза-то были! – очи, не глаза! – девчонки дыхания лишались!) слезятся…

Воля Авелевна вздохнула неслышно, припоминая ненаглядную свою неразрывную половинку – Евсейку Захаровича… в том смысле, конечно, Евсевия, не Евсейку. Хотя теперь его вновь можно звать, как в детстве, Евсейкой, потому как всё равно тут же забывает своё полное прозвание…

Праправнук младший, Кузьма, коему три года отпраздновали двадцать два дня назад, тоже своего отчества не помнит – Брониславович. А фамилию – тем более, потому что начинается она с шипящей, а с ней он пока не в ладах.

– Шигаева!

Ой, испугала. Вот ведь тихая какая…

– Не спите?

– Не сплю.

– Таблетки перед сном выпили?

– Выпили.

– Всей палатой, что ли? Пили?

– Нет-нет, я одна выпила, Светочка, простите…

– Всё. Спите. Ежели что – кнопка слева от кровати, жмите смело.

– Нажму, если что, Светочка. А сончас скоро кончится?

– Скоро, скоро. Вам это к чему, вообще? Огород побежите копать?

– Да боюсь, вдруг мой Евсевий вздумает наведаться. А он же, знаете…

– Знаю, знаю. Не беспокойтесь! Встретим, если дойдёт. Всё, лежите тихо.

– Да, Светочка. Спасибо.

– Шшш!..

Уф. Дверь закрыла. Где ей, востроносой, востроглазой, быстроногой, с весело прыгающим сердечком понять старую-старую, лёгкую-лёгкую, будто в ожиданьи смерти сбросившую лишний вес плоти, Волю Авелевну?

Если б знала эта вертлявая, суматошная Светочка с изукрашенным личиком, какой красавицей была Воля Авелевна в её годы! А каким богатырём – суженый её Евсевий Захарович! Куда там нынешним-то против них обоих! До сих пор вон, кто видит фотопортреты молодых Шигаевых, диву даются и не верят, что такой красоты люди бывали…

А теперь вон что… Унесла старость роскошь красоты и силы, подарила нешуточный покой, отрыв от всего мирского, от всего, что прежде волновало и заботило их. Такой-то покой в старости одной и возможен. Всякие дела и заботы памяти и соображения требуют, а когда ты их лишён, то и проблемы уже терзают уставшие души…

Воля Авелена глянула в окно. С подушки ей виделась лишь соседняя многоэтажка современной постройки и небо.

Хорошо тем, кто лежал на втором этаже: для них высовывали свои верхушки ряды ясеней и клёнов, посаженных вдоль тротуаров широкого бульвара, поблёскивала окнами высокая трёхэтажная школа, и отлично слышна была беготня утренних прохожих, спешащих на работу, обедешных школьников, вечерних отработавших и неспешное касанье туфелек и кроссовок ночных влюблённых; и, конечно, куда уж тут без неверного пьяного мотанья несчастных забулдыг, до умопомрачения забоявшихся когда-то суровых реалий жизни и бросившихся во тьму объятий повелителя хмельного забвенья…