Александр Житинский - Лестница. Плывун: Петербургские повести.

Сколько раз, читатель, доводилось и мне в юности испытывать подобные сцены! Их кисло-сладкий привкус до сей поры ощутим мною, а те слезы, кажется, не просохли на моей руке. Все начиналось так же, с безотчетного влечения к покою и любви, с прикосновения, от которого замирала душа, с томящего, почти мучительного предчувствия и игры воображения, с краткого и желанного ослепления. Да, да, с ослепления! Простите меня, многие и многие, кому я был этим обязан, и спасибо вам, кто, может быть, испытывал то же, но надеялся на большее, чего я, отрезвленный, уже не смел да и не мог отдать. И заканчивалось все так же: и слезами, и грустью, и невозможностью вернуть даже одну минуту, прошедшую и обратившуюся в воспоминание, оттиск которого временами слабо тревожит душу. Простите, простите! И вы, читатель, тоже простите автора, чьи лирические излияния, может быть, пришлись вам не ко времени, но поверьте — так оно и было все, так оно все и осталось и даже ради этих минут стоит жить на свете.

Но вернемся теперь к загрустившему Пирошникову, который, увы, испытывал теперь лишь жалость к Наташе, как я упоминал, и всему виной было, естественно, отрезвляющее поведение лестницы, заставившей нашего героя взглянуть вчера на себя чужими глазами, — то самое минное пространство, раз и навсегда отъединившее его от предполагаемой любви.

Наташа, однако, знать ничего не знала о каких-то пространствах, и это стало ясно еще вчера. Утерев слезы, она вдруг обвила руками шею Пирошникова, который все еще стоял, склонившись над ней, и притянула его к себе с облегчающим чувством прощения. Пирошникова простили! Вчерашний эпизод был вычеркнут, сегодняшнее знакомство с Ларисой Павловной забыто, все начиналось сызнова. Ах, если бы хоть что-нибудь можно было начать сызнова!

Для удобства Пирошников опустился на одно колено рядом со стулом и оказался прижатым к беленькой кофточке, непосредственно к зеленой брошке, куда он погрузился глазом, отчего в голове у него все окрасилось в яркие изумрудные тона. Наташа шевелила ему волосы на затылке и глубоко и взволнованно дышала. Молодой человек закрыл глаз — изумрудный свет померк, он открыл — и брошка вновь зажглась, как огонек такси. Ему приятно было такое обращение Наташи, чему мешало, правда, сознание постыдной неадекватности, если можно так выразиться, его состояния состоянию своей приятельницы.

Между тем она ожидала ответа, и Пирошников это чувствовал. Он поднял лицо и поспешно поцеловал Наташу, куда пришлось, а точнее, в нос, но тут же поднялся, взял ее за руку и подвел к окну, не отдавая себе отчета в логической необходимости своих действий.

— Смотри, это ночью какие-то люди принесли, — сказал он, чтобы хоть что-то сказать, проходя мимо частей гипсовой фигуры и указывая на них.

— Какие люди? — спросила Наташа, не опуская руки с плеча Пирошникова, хотя последнее было не совсем удобно ей из-за разницы в росте.

— Не знаю какие… Вообще надоело мне здесь, Наташа. Все время какая-то чертовня происходит.

Наташа заглянула ему в глаза отуманенным взором и прошептала:

— Тебе нужно сегодня же уйти. Слышишь? Так не может больше продолжаться.

Пирошников согласно кивнул, хотя в сущности последняя его жалоба прозвучала больше для того, чтобы показать Наташе свою душевную занятость, что ли; чтобы не сетовала она на его рассеянность и неполную отдачу ласкам. На самом же деле Пирошникову никак не давали сосредоточиться и осознать действительную нелепость и безвыходность его положения все эти добрые люди, которые вот уже двое суток были заняты поисками выхода из замкнутого круга. Вот и Наташа с заявлением о немедленном уже сегодня уходе опять сбивала нашего героя на путь лихорадочных исканий внешнего освобождения, начисто забывая об известном определении свободы как осознанной необходимости.

Но довольно философии! Итак, Пирошников согласно кивнул, и черт его дернул за язык рассказать Наташе об увиденном в комнате Ларисы Павловны окне, из которого при желании можно было бы выбраться на волю. Наташа недоверчиво посмотрела на него и спросила, отодвигаясь от молодого человека и возвращаясь к состоянию деятельности:

— А ты не ошибся? Как это может быть?

— Откуда я знаю? — развел руками Пирошников. — Здесь все может быть. Разве ты еще не поняла?

— Это нужно обязательно использовать! Это единственный выход! — горячо и без особых раздумий заявила Наташа, не учитывая некоторых связанных с подобным путем трудностей.

— Боюсь, что она обиделась. Я не совсем вежливо с ней простился, — сказал Пирошников, криво усмехаясь.

— Какое это имеет значение? Она должна понять… В конце концов, она ведь тоже женщина, — серьезно объяснила Наташа и уже намеревалась что-то делать, куда-то идти, но наш герой, засомневавшись вдруг в правильности своих наблюдений, вскочил на подоконник и открыл форточку.

— Ты куда? Зачем это? — испугалась Наташа.

— Подожди… — Пирошников высунул голову наружу, насколько мог далеко, и вывернул шею вправо. В трех метрах от себя он увидел окно Наденькиной комнаты, под ним располагалось другое, на карнизе которого он имел вчера счастье прослушать дискуссию о некоторых проблемах физики плазмы. Ряд окон справа тянулся вниз до самого тротуара, где шли прохожие, катила голубую коляску женщина, блестел ледок и вообще полным ходом продолжалась жизнь. За этим рядом еще правее, то есть там, где согласно логике и пространственному воображению должно было находиться окно Ларисы Павловны, была лишь глухая кирпичная стена, тянувшаяся тоже почти до самой земли. Только у тротуара отрезок стены заканчивался углубленным наполовину окном с небольшим колодцем, которое и могло быть окном соседки. Таким образом, внешний осмотр подтвердил внутренние наблюдения.

— Да… — заключил Пирошников нехотя, спрыгнув с подоконника. — Окно имеет место внизу. Черт знает что! Пятый этаж и полуподвал в одной квартире!

— Сейчас это не имеет значения, — решительно произнесла Наташа. — Пойдем!

— Куда?

— К соседке. Ты ей все объяснишь…

— Да не надо ей ничего объяснять. Она все прекрасно знает.

— Тем более. Чего ты медлишь? Я бы на твоем месте сразу бросилась к этому окну.

— Угу, — буркнул Пирошников, представив Наташу в комнате Ларисы Павловны выполняющую этот головоломный трюк. Однако, покоряясь ее настойчивости, наш герой дал вывести себя в коридор, и через минуту они стояли у двери, которую Пирошников открыть сразу все же убоялся. Он отошел к комоду и закурил, выигрывая время. Наташа смотрела на него требовательно, не понимая подобной нерешительности, и наконец не выдержала:

— Ну чего же ты? Иди!.. — Она взяла его за руку и мягко прильнула, вдохновляя, а наш герой, которому стало вдруг до крайности тоскливо, проклиная в душе свою болтливость, не знал, как же ему отделаться от Наташиного участия.