Хаймито Додерер - Избранное

— Я был в некоторой растерянности, — ответил я, — ведь мой-то опыт не так велик. И потому еще раз пересмотрел это дело.

— И каков же ваш вывод? — спросил он.

— Тот же самый, господин подполковник.

— Вот и правильно! Благодарю вас, господин фон С.

Подошел его трамвай — ему было в противоположную сторону. Я отдал честь, он пожал мне руку.

В тот же вечер у адвоката Р…

Дома я только переоделся в штатское и наспех пожевал что-то, приготовленное моим денщиком. И все-таки я пришел на Фаворитенплац гораздо позже, чем всегда. Я сразу увидел, что веселье уже в полном разгаре (Альбрехт, едва открыв мне дверь, тут же бросился обратно). Как видно, и выпили больше обычного, или мне так показалось, поскольку я сам еще не был под парами алкоголя. В комнате с камином вокруг четы Гринго колыхался гудящий и жужжащий от нежности рой. Слышались умиленные возгласы, чмоканье. Никто не обратил на меня внимания, когда я вошел. Я остановился в гостиной возле рояля и наблюдал за происходящим через открытую дверь. Большинство из окруживших камин стояли ко мне спиной. Только сейчас до меня дошло, чем они все там заняты: они раздевали донага супругов Гринго (очевидно, предварительно напоив допьяна). Особенно старались дамы (в том числе и «подводная лодка», и «помпезная»). Теперь их подняли — две полноватые, обнаженные фигуры, — и вот уже Гринго сидели вплотную друг к другу на теплой каминной доске, а все остальные, стоя внизу полукругом и взявшись за руки, кланялись им до полу. И все это в полной тишине. Последнее показалось мне наиболее знаменательным: никто не смеялся и даже не улыбался. И капитан медицинской службы Е., и доктор Б., его «подводная лодка», и даже Эгон фон Х. — все они были абсолютно серьезны. Гринго, впрочем, вовсе не выглядели как мужчина и женщина (потом, много-много лет спустя, все мы — те, кто мог еще к тому времени высказаться, согласились, что господин и госпожа Гринго ни на кого из присутствовавших там ни в малейшей степени не производили такого впечатления). Они выглядели скорее как две свинки с миндалевидными грустными глазами.

Я спасся бегством. Не будь я трезв, я, возможно, и принял бы участие в совершаемом здесь как бы ритуальном обряде поклонения этой паре. Но так меня словно обухом по голове ударили. Дверь из передней в комнату, где стоял рояль, как я теперь заметил, была закрыта не очень плотно. Я тихонько выскользнул из гостиной, взял пальто и шляпу — только уже на лестнице я надел их — и тут же быстро зашагал по темной улице в странном заблуждении, что сейчас два или три часа утра и что я провел ночь в пьяном разгуле… То обстоятельство, что у адвоката Р. парадное было еще не заперто, даже не бросилось мне в глаза, или, вернее, я вспомнил об этом лишь тогда, когда и мое парадное тоже оказалось открытым. Было всего только девять часов вечера. Я откупорил бутылку арманьяка, которую хранил еще со времен Франции, и, стоя у стола, пил из стакана. Дома было как-то удивительно тихо. Я сразу же лег спать и уснул как убитый.

На другое утро я проснулся очень рано, было еще темно. Подойдя к окну, я увидел, как крыши выплывают из мглы в наступающий день. Все белые, в снегу, остроконечные и плоские, словно огромное стадо гусей, растянувшееся до самого горизонта.

Я постарался как можно скорее покончить с утренней возней и сесть за мой столик. Рядом с ним я поставил на табуретку чашку чая. Каждое мое движение как бы отодвигало что-то от меня, что-то отталкивало. В глубине души я был рад, что так спешу и так занят. Когда я сидел уже за столом и раскладывал свои бумаги — примерно часов в семь, — вдруг резко зазвонил телефон.

Говорил Эгон. Не могу ли я прямо сейчас к нему прийти? Он будет ждать меня у подъезда. С Гринго, как видно, случилось несчастье.

— Где они живут? — спросил я.

— Через три дома от меня, — сказал Эгон.

До него от меня было метров сто, может, и меньше. Только теперь я узнал, как близко жили эти Гринго.

— Привратница из их дома была у меня, она меня знает, приходит ко мне убирать. Она вчера сделала по просьбе госпожи Гринго кой-какие покупки, хотела ей сейчас занести, а то они очень рано уходят на службу. Но ей никто не открыл, и отпереть она не смогла, потому что ключ вставлен изнутри. У нее есть свой ключ от их двери, она и у них убирает.

— Сейчас приду, — сказал я.

Когда ключ вставлен изнутри и никто не открывает — это недобрый знак.

Я надел военную форму. Я ведь не знал, придется ли мне еще вернуться домой перед тем, как поеду на службу. На улице так неслышно выпавший снег вызвал теперь много шуму. С тарахтением проезжали снегоочистители, дворники работали скребками, расчищая тротуары. Вон стоит Эгон. Мы прошли вместе еще три дома. Когда поднялись на площадку и остановились перед дверью квартиры, привратнице, молодой расторопной особе, удалось уже при помощи какого-то принесенного из дому инструмента вытолкнуть ключ, торчавший в отверстии замка с той стороны. Теперь она отпирала дверь своим ключом.

Я не осматривал комнат, по которым мы проходили, но от того, что я все же краем глаза увидел, у меня осталось мимолетное впечатление необычайной прелести и какого-то нежного кукольного уюта. Двустворчатая дверь в спальню была закрыта. Привратница постучала и тут же вошла. Мы последовали за ней.

Сквозь занавески проникал слабый свет. И здесь тоже царил величайший порядок. Так же аккуратно, как и все вокруг, супруги Гринго лежали на спине в своих кроватях, стоявших вплотную друг к другу. Уже совершенно холодные. Есть ли необходимость добавить что-либо к сказанному? Из конверта, оставленного на ночном столике, торчал листок. Я его вытащил. На нем было два адреса и номера телефонов. И еще приписка: «О нашей кончине известить — остальное уладят адресаты». Больше ничего. Порошок, разумеется, лежал тут же, рядом стоял большой стакан с остатком воды. «Очевидно, цианистый калий», — подумал я — что же еще в таком случае думает профан. Возможно, они давно уже держали его наготове. Они аккуратно лежали в своих постелях, укрытые по шею, вытянув руки. Мы молчали. Потом Эгон произнес по латыни краткую молитву. Привратница перекрестилась. Я был поражен, выбит из колеи. Мне здесь нечего было больше делать. Они лежали так, что казались чуть заметными вершинами уходящего под воду континента. Два островка…

— Мне пора на службу, — сказал я. — Ты отдашь необходимые распоряжения, Эгон?

Он кивнул. Я подал руку ему и привратнице. На лестнице я подумал: «Мог бы с тем же успехом отпустить мальчишку в войска связи».

Я пошел домой. Было восемь утра. Заварил крепкий кофе. Но он не подействовал на меня ободряюще. Я остался в каком-то странном оцепенении, как бы отгороженный от всего, опрокинутый в самого себя. Я сидел в свете выпавшего снега, который белизной своей словно расширял комнату. Держал в руке сигарету, и пепел на ней все рос. Когда я почувствовал, что он обжигает мне пальцы, я уронил сигарету в пепельницу, не шевельнувшись.