София Блейк - Шлюха. Любимая

— Но это же разница в десятки тысяч…

— Да хоть в сотни, придурок, — морщился Брюхо. — Ты адвокатам больше отдашь, когда тебя твои шлюхи сольют.

Интересно, что, в конце концов, все получилось именно так, как пророчил Брюхо. А может быть, он сам приложил к этому руку, поняв, что полагаться на ничтожного Гриню нельзя. Двое девушек дали показания в полиции, посадив сутенера на двенадцать лет, одна попросилась уехать домой в Омск, а еще две стали благополучно работать на местах Брюха, я общалась с ними лично, и обе были вполне довольны переменами в своем положении.

Ко мне то и дело обращались, чтобы я побеседовала с какой–нибудь девчонкой, порой даже не из «Рандеву». Так однажды по просьбе Лохматого я съездила на съемную квартиру, где он селил работниц из массажных салонов. Там в одиночестве сидела совсем молоденькая худая, как щепка, девушка с правильным овальным личиком. Мне сразу бросился в глаза этот идеальный овал вокруг больших бархатных глаз, вздернутого носика и пухлых губ.

Как–то ее лицо контрастировало с угловатым тельцем подростка, и я сразу подумала, что передо мной тупая малолетняя наркоманка. Но я оказалась не совсем права.

— Анна, — протянула я руку, усаживаясь рядом с девушкой на диванчик.

— Изабелла, — ее ручонка оказалась влажной и прохладной.

— И где же так людей называют?

— Я из Петербурга.

— А родилась где? — спросила я, привыкшая, что лимитчицы обычно пытаются выглядеть уроженками города, который заманил их в свои сети.

— Там же, — ответила девушка. — Моя прабабка погибла в блокаду. Бабушка успела вывезти маму…

— И как мы здесь оказались? — я не собиралась выслушивать историю ее семейства.

— Сама не знаю… — на глазах Изабеллы выступили слезы.

— Упала, очнулась — Израиль, — перефразировала я Никулина из «Бриллиантовой руки».

— Ну, почти так…

— Давай теперь про «почти».

— Мне сказали, что я буду работать гувернанткой в русской семье. — Она посмотрела на мое лицо, в котором, видимо, отразилось недоверие. — Я знаю три языка, кроме русского.

— Какие?

— Английский, французский и немецкий.

— Откуда, если не секрет?

— Бабушка научилась говорить по-французски раньше, чем по-русски, а остальные — в гимназии.

— И кто же у нас родители?

— Папа литературовед, мама историк.

Вот оно, подумала я, всегда мечтала подружиться с кем–то из подлинной интеллигенции с дореволюционными корнями. Свершилось, мать-перемать!

— А вмазывалась по-белому, или по-черному? — задушевно спросила я. — Только не гони волну — я эксперт.

— Ну, немного… винтом вообще–то…

Все становилось на свои места: интеллигентная симпатичная девчонка в роли «обезьяны» — какой–то весьма искушенный и циничный негодяй растлил эту пташку и приготовил ее к новому поприщу, решила я и вновь оказалась не права.

В течение следующего часа Изабелла рассказала мне, что в старших классах гимназии потихоньку ширялись почти все, и они проделывали это с ее любимым мальчиком, кроме которого у нее вообще не было мужчин. Даже те, кто предложил ей работу за границей, ни разу не обмолвились о сексе, и она действительно не сомневалась, что едет работать с детьми.

К этому времени у меня уже был такой опыт общения с проститутками и стриптизерками, что щебетание юной питерской пташки вряд ли могло обмануть меня. По всему выходило, что Изабелла говорит правду, и это означало, что мне предстоит нелегкая задача.

— Лохматый, — сказала я, спустившись вниз к его машине. — Там в квартире сидит геморрой.

— Что это значит, Анка?

— Кто–то подсунул тебе проблему, от которой надо срочно избавляться, — сказала я. — Если ты не отошлешь ее в Россию, она не только не сможет нормально работать, но перепортит остальных девчонок и выпьет тебе немало крови. Я бы на твоем месте предъявила тому, кто ее сюда заслал. Первый раз встречаю кого–то, привезенного обманом.

— Мне говорили, что она выделывается, — сказал Лохматый без особой уверенности в голосе. — Может быть, она втянется в процесс?

— А ты пробовал привести ее на точку?

— Ну да…

— И что было?

— Она чуть в обморок не свалилась.

— И чего еще ты ждешь?

— Я думал пристроить ее в «Рандеву» — там ей могло бы понравиться. Все же танцы… а не тупая ебля на конвейере.

— Представь, что скажут Саня и Брюхо, когда услышат ее историю, — улыбнулась я одними губами. — На хрен тебе надо, чтобы тебя отчитывали, как Гриню?

— Н-да, — Лохматый вытер ладонью капельки пота с лысины. Я буквально чувствовала, как жадность борется в нем с осторожностью.

— Слушай, Анька, спасибо тебе, — сказал, наконец, Лохматый. И вдруг удивил меня: — Раз так, пойду я, попробую ее трахнуть, предложу денег… Все–таки она уже два дня со мной знакома…

— А если она не даст?

— Думаешь? Мне — и не даст?

Этот человек вполне серьезно рассчитывал, что способен понравиться напуганной девчонке, не желающей отдаваться за деньги.

— Не надо денег, — посоветовала я. — Свози ее лучше в ресторан или на пляж. А еще лучше — куда–нибудь на экскурсию, ей должно быть это по душе.

— Блин, времени нет ее обхаживать, — засомневался Лохматый. — Лучше забашлять…

— Ты слишком привык к проституткам, — сказала я, сдерживаясь, чтобы не рассмеяться. — С Изабеллой нужен другой подход, забота и внимание, ласка… Пойми, не каждая дверка открывается золотым ключиком. Если у тебя нет на нее времени, возможно, ничего не выйдет.

— Я все же попробую, — упрямо сказал он. — Доберешься в «Рандеву» на такси, ладно?

— Лохматый влюбился, — все–таки рассмеялась я. — Тебе уже стукнуло тридцать пять, а ты еще способен на высокие чувства!

— Ну, нравится мне она, — сказал Лохматый, тоже улыбаясь. — Седина в бороду — бес в ребро. Люблю, кстати, девчонок, у которых видны ребра. Типа тебя.

— Что–то не замечала, чтобы ты ко мне клеился.

— Я на чужой кусок не претендую.

— А я думала — не хочешь изменять жене.

— Эх, сколько той жизни! — Лохматый махнул упитанной рукой. — Анька, я твой должник.

— Сочтемся, — кивнула я ему. — Только не дави на девчонку, ей одиноко и страшно, будь с ней поласковей.

— Обижаешь, — важно сказал Лохматый и пошел ко входу в подъезд.

Вот так я выступила инициатором романа между Лохматым и питерской малолеткой Изабеллой, хотя семнадцать лет — возраст вполне зрелый для брака и любви. Так что, чего уж там… Через три месяца они расстались: Лохматого к тому времени заела упреками законная супруга, Брюхо и остальные потешались над ним, а Изабелла, вся в золоте и дорогой одежде, села на самолет Пулковских авиалиний, пообещав ждать приезда лысого толстяка в Санкт-Петербург.

В сентябрьские дни я стала единственным другом и наперсницей Лохматого, и он делился со мной планами побега в северную столицу, которым вряд ли суждено было осуществиться — его жена срочно забеременела вторым ребенком.