София Блейк - Шлюха. Любимая

… И тут грянула война…

Вошедшая в историю как «Интифада Эль-Акса», она моментально преобразила маленькую страну, до той поры купавшуюся в благополучии и относительном достатке. Шумные улицы по вечерам почти обезлюдели, народ, вне зависимости от национальностей и религии, с опаской садился в автобусы, которые обзавелись скверной привычкой взрываться, на границах гремели выстрелы, куда–то испарились иностранные инвесторы и международные корпорации сворачивали свои израильские филиалы.

Работа в «Рандеву», которая к концу лета не без моих усилий приносила владельцам баснословную прибыль — месячные обороты уже превышали миллион — резко упала. Печать уныния читалась на лицах всех, включая стриптизерок, которые буквально рвали друг у друга считанных клиентов, и я поняла, что вновь меня настигает дежа вю, и пора собираться домой.

На мой двадцать шестой день рождения Брюхо, к тому времени уже называвший меня наедине Сонечкой, подарил перстень с бриллиантом в три карата и неожиданно сказал, что строит небольшой особняк под Веной, в котором надеется, наш ребенок увидит свет. Несколько месяцев он не заговаривал об этом, но оказалось, что свою идею он не забыл.

— Я еще не дала согласия, — напомнила я ему, глядя в стекла его дорогих очков.

— Удивляюсь, кстати, почему, — сказал Брюхо. — Другая была бы счастлива на твоем месте.

— Тридцать лет разницы между нами — это очень много, — сказала я. — Пятнадцать, ну пусть, двадцать, я бы еще, возможно, решилась.

На самом деле, пугал меня не столько его возраст, сколько сомнение: а вдруг я, вопреки всему, способна полюбить. Кого–то другого, кого я еще не знаю. Представить себе этого ревнивого и смертельно опасного человека между собой и свободой было действительно страшно. Хотя Брюхо был умен и богат — два качества, которые любая была бы не прочь видеть в своем мужчине…

— Полетим на праздники в Европу, — сказал Брюхо, гладя мою ладонь. — На месте все и решим.

Серое небо над австрийской столицей непрерывно плакало мелкими слезами. Город, вдохновлявший Моцарта и Штрауса, был прекрасным и чужим. София Буренина не могла еще несколько лет появляться в границах Евросоюза, но Анна Лисовская не испытывала с этим никаких проблем.

Оказалось, что у Брюха здесь множество друзей и знакомых — как правило, бывших одесситов. Насколько же крепкие у них связи, подумала я вначале, но вскоре сообразила, что дело вовсе не в этом, а в деньгах. Будь Брюхо обычным, скажем, инженером, его общение составляли бы несколько родственников, жил бы он в скромной квартирке за пределами центра, да рассылал бы резюме по газетным объявлениям в надежде устроиться на работу.

Кстати, он и был инженером по образованию, но кому это было интересно? Вокруг Брюха снова вились потенциальные партнеры и прихлебатели, он обсуждал планы инвестировать средства в австрийские ночные клубы и рестораны, люди заглядывали ему в рот и ловили каждое слово, а он в свою очередь оценивал их и общался все с новыми и новыми знакомыми и знакомыми знакомых, цепко запоминая интересные сведения и планируя новые встречи.

Помогали ему школьное знание немецкого и детское — идиша, который, в сущности, является немецким диалектом. Поэтому Брюхо старался больше общаться с коренными уроженцами Австрии, и вскоре у одного из них купил годовалый «Ауди-8» со спутниковой навигацией, чтобы не заблудиться в своих многочисленных разъездах. Впечатляющий особняк в двадцати километрах к югу от Вены находился на стадии отделки, и мы жили в съемной квартире с окнами прямо на закованный в бетонные плиты Дунай. Несколько раз мы выезжали в Германию к очередным знакомым и друзьям Брюха, с одним из них даже ездили на заброшенную фабрику, которую планировалось приобрести, чтобы открыть в ней развлекательный центр, но от этой идеи Брюхо отказался — слишком масштабные планы реконструкции вряд ли окупились бы в ближайшие несколько лет.

Все это движение было мне интересно, поскольку я надеялась поучаствовать в каком–нибудь из проектов как менеджер и довести его до ума. Ведь я уже доказала свою полезность и надеялась, что Брюхо ценит во мне не только постельные качества, а и деловую хватку. Но пока новая информация переваривалась в его голове, мне все более становилось ясно, что как мать его будущего ребенка я устрою Брюхо намного больше, чем в качестве консильери и топ-менеджера.

Честно говоря, я думала, что Брюхо не захочет отпускать меня в Москву на Новый год. Я осторожно подводила его к этой мысли, жаловалась на то, что два года не видела маму, но оказалось, что я ломлюсь в открытую дверь: он сам купил мне билет в обе стороны сроком на месяц, помог выбрать подарки для матери и сказал, что будет ждать меня в январе.

Мы расстались в венском аэропорту, и вот холодным декабрьским вечером я впервые позвонила в двери собственной очаковской квартиры — от волнения сердце мое выпрыгивало из груди, а голос попросту отказал, когда я бросилась к маме на шею.

Мы пили водку, а потом чай, я смотрела на них обеих — мою без малого пятидесятилетнюю маму и Машу Попову, которой перевалило за тридцать, а они, похоже, точно так же искали изменения во мне. Наверное, самое страшное для людей — видеть то, что на расстоянии произошли необратимые перемены, и рядом с нами уже совсем не те, кого мы привыкли любить и хотели бы видеть рядом с собой всегда.

Слава тебе, Господи, пронесло…

Конечно, они стали немного другими, и мне еще предстояло привыкнуть к этому, но в главном это были именно те люди, которых я надеялась и ждала увидеть. Мама устроилась на неполную рабочую неделю в расположенный неподалеку лицей, платили ей мизер, но на самое необходимое хватало, и она не привела в дом какого–нибудь забулдыгу-отчима, чего я в глубине души боялась.

Маша выглядела усталой, но это была все та же красавица Машка, и она, самое главное, похоже, не вернулась к наркотикам. Пожалуй, машины формы стали немного более обтекаемыми, самую малость, еще без намека на полноту, но какие–то килограммы она все же набрала за то время, что мы не виделись. Такой она мне нравилась ничуть не меньше — я ведь помнила бледную и худющую Машу-наркоманку. Поздно ночью мама ушла в свою спальню, а мы с моей подругой еще долго говорили обо всякой всячине, пока я не спросила, когда ей наутро вставать?

— Лучше теперь совсем не ложиться, — ответила Маша, поглядев на висящие напротив нас часы.

— А ты не можешь остаться дома по такому случаю?

— Знаешь, я бы осталась, но есть пара-тройка неотложных дел, — зевнула она. — Придет одна клиентка с Рублевки, и надо утвердить материалы под новую модель.

— Попала ты в колесо, как собака в присказке — пищи, но беги…