Йоханнес Зиммель - Любовь — всего лишь слово

— Да ты весь мокрый, — говорит Вольфганг. — Где тебя носило?

— Оставь его в покое, — говорит Ной. — Разве не видишь, что с ним творится?

— А что с ним?

— Не is in love. [86] У него любовь ( англ .).

Yes — I am in love [87] Да, у меня любовь ( англ .). .

Завтра в восемь.

Верена Лорд.

Верена.

Первое, что я вижу, входя в виллу, это отцовский Рубенс: этакая толстая светловолосая голая баба, моющая ноги. Картина висит в обшитом деревянными панелями холле виллы господина Манфреда Лорда. Не странно ли?

Я нахожу это настолько странным, что совершенно забываю передать открывшему мне дверь слуге, одетому в штаны до колен и черную ливрею, свои упакованные в бумагу цветы. У слуги гладкое продолговатое лицо с холодными, ледяными глазами и настолько тонкими губами, что кажется, будто у него вообще нет рта. Он мал ростом и сухопар, высокомерен и самоуверен. Никакого сравнения с нашим господином Виктором. Тот был просто чудесный малый. И где-то он сейчас служит?

Именно этот слуга и садовник с женой ненавидят Верену, думаю я про себя, переводя взгляд с Рубенса на лакея. Она сказала мне об этом в вечер нашего знакомства. В тот вечер, когда я довез ее до дома. Надо поостеречься этого слуги. Дружелюбие, дружелюбие и еще раз дружелюбие.

— Пардон, пожалуйста, сударь, ваши цветы…

— Ах, да! — Улыбаться, все время улыбаться. — Будьте так любезны.

Он так любезен. Он берет у меня завернутые в бумагу цветы.

— Большое спасибо, господин…

— Меня зовут Лео, господин Мансфельд.

— Большое спасибо, господин Лео. — Видно, как приятно ему слышать обращение «господин». Я лезу в карман. — Вот что! Не считайте меня за парвеню. Порой я страдаю идиотской рассеянностью, господин Лео.

— Пардон, пожалуйста, что вы говорите, господин Мансфельд!

— Нет-нет. Со мной такое уже пару раз случалось в гостях.

— Что, пардон, пожалуйста?

Кажется, у него это пунктик: его вечное «пардон, пожалуйста».

— То, что, уходя слегка под градусом, забывал кое-что оставлять для тех, кто целый вечер трудился для меня и других гостей. Ужасно, правда? Вы, наверно, сегодня сервируете стол?

— Да, сударь.

— А кто готовил?

— Жена садовника.

— Могу я вам обоим заранее вручить вот это?

Я даю ему тридцать марок. Сначала хотел дать только двадцать. Но тогда ему пришлось бы делить деньги поровну. А так он может взять себе на десять марок больше.

Привычка давать чаевые заранее у меня тоже небольшой пунктик. Я всегда так делаю, приходя в гости. Чаще всего я быстренько заглядываю на кухню и сую в ручку поварихе бумажку. Вы сами знаете: часто на вечеринках не хватает льда или содовой. Если же вы заранее сунули кухарке денежку, то она обязательно отложит для вас вазочку со льдом или сифон с содовой…

Я еще раз разглядываю этого господина Пардон-пожалуйста. Заполучил ли я теперь в его лице друга? Кто скажет? В дом Манфреда Лорда приходит так много богатых людей…

— Что вы, что вы, господин Мансфельд! Я не могу.

— А если я вас попрошу?

— Ну что же, громадное спасибо. И от фрау Кляйн тоже.

Это жена садовника.

Он кланяется и улыбается фальшивой улыбкой — пес поганый, шпионящий за Вереной, о котором я должен постоянно помнить.

Открывается раздвижная дверь из красного дерева, и появляется хозяин дома. Слуга исчезает.

— Мой дорогой Оливер, — вы позволите так себя называть? — я искренне рад приветствовать вас в своем доме!

Манфред Лорд приближается ко мне с распростертыми объятьями. Он великолепно смотрится! Мне приходит на ум хирург из одного кинофильма, с шумом движущийся в сопровождении ассистентов и медсестер по коридору к операционной. Он на голову выше меня — этот Манфред Лорд. Его смокинг стоит целое состояние. От его улыбки исходит сияние. Голубые глаза блестят. Белые волосы зачесаны назад, высокий лоб открыт. Этот человек, думаю я, умен и опасен. Его дружелюбие делает его особо опасным. У него тонкий благородный нос и крупный затылок. От него пахнет туалетной водой «Кнайз тен» и богатством, богатством, богатством. У него звучный, очень приятный голос.

— Какие чудесные цветы вы принесли!

— Я хотел для вашей жены…

— И к тому же красные гвоздики! Ее любимые цветы! И как вы только угадали?

— Я… — бдительность и еще раз бдительность! — Сам не знаю, господин Лорд. Просто красные гвоздики и мои любимые цветы тоже. Наверное, поэтому!

— Конечно, конечно! — он сердечно смеется и хлопает меня по плечу.

Знает ли он что-нибудь? Догадывается? Что-нибудь замыслил? Тогда что? Да, у этого господина есть сильное качество: по его открытому, честному лицу никогда не скажешь, что он думает и чувствует.

— Вот моя жена обрадуется. — Он замечает мой взгляд. — А-а, Рубенс? Ваш Рубенс?

— Да.

— Я приобрел его на аукционе в Люксембурге. Вашему отцу картина вдруг разонравилась. Поэтому он решил с ней расстаться. Ведь денег у него хватает, а? Ха-ха-ха!

— Ха-ха-ха! — я уже немного собрался. — Ежели вы даже здесь, в Таунусе, вывешиваете такие картины, то хотел бы я поглядеть на вашу квартиру во Франкфурте.

— Увидите, мой мальчик, еще увидите! Я просто в восторге, что Верена разыскала вас! Сына моего старого друга…

Ой, парень, этот человек опасен.

— А вам не страшно, господин Лорд? Я имею в виду кражу со взломом в ваше отсутствие…

— Здесь всегда кто-нибудь есть, дружок. И кроме того, вилла взята под охрану. Еще есть стреляющие автоматические устройства в парке и другие штучки для каждого, кто попытается тайком проникнуть сюда.

Внезапно его сияющую улыбку словно стерло, и он смотрит на меня своими голубыми глазами, которые стали вдруг стальными и жесткими. Зловещий человек — этот Манфред Лорд. «Погоди, с ним у тебя еще будут большие неприятности», — думаю я про себя.

На Верене черное декольтированное вечернее платье, очень узкое, с чем-то вроде банта на боку. На ней дорогие украшения: бриллиантовое колье, бриллиантовый браслет, бриллиантовые клипсы и брошь (бриллиантовая роза) на платье. Она очень сильно накрашена. Когда мы с Манфредом Лордом входим в обшитый деревянными панелями салон, она идет мне навстречу с бокалом коктейля в руке.

— Господин Мансфельд! Наконец-то! Позвольте познакомить вас с господином Энрико Саббадини.

К нам подходит тот самый итальянский пижон из аэропорта. На нем темно-синий смокинг, сорочку украшает бантик из шнурка. Кажется, он нервничает. Мы раскланиваемся.

— Очень рад познакомиться с вами, господин Мансфельд, — говорит он по-немецки с итальянским акцентом. При этом беспрестанно сжимает и разжимает левую ладонь. В правой руке он держит бокал.

— Представь себе, дорогая, у Оливера те же самые любимые цветы, что и у тебя! — говорит Манфред Лорд, в то время как я вручаю Верене красные гвоздики и целую ей руку. («Диориссимо». Надеюсь, что как-нибудь продержусь этот вечер.)