Йоханнес Зиммель - Любовь — всего лишь слово

— Ты останешься здесь, жопа с ушами!

— Что ты сказал?

— Жопа с ушами. Сначала ябедничать, а потом бежать. Хайль Гитлер!

— Я не ябедничал. Это кто-то другой!

— Конечно, — говорит Томас, — поэтому ты и наложил сейчас полные штаны, так? Подойди сюда, Вольфганг!

Сын повешенного военного преступника подходит к Фридриху с другой стороны.

Тот трясется. Лицо у него желтое.

— Нацистская скотина, — говорит Вольфганг.

— Тихо! — ору я, серьезно опасаясь, что моему влиянию пришел конец и сейчас начнется массовая потасовка. — Так дело не пойдет! Абсолютно не важно, кто это был, и…

— Чепуха! Что значит не важно? Это сделал Зюдхаус!

— На помощь! — кричит тот. — Доктор Флориан, помогите!

Вольфганг размахивается и врезает Зюдхаусу так, что у зрителей захватывает дух.

Зюдхаус летит в объятия Томаса.

Тот кричит:

— От имени НАТО!

И бьет Зюдхауса кулаком под дых. Первый ученик сгибается в три погибели. Вольфганг хватает его и хочет ударить еще раз, но в этот момент перед ним вырастает бледный и тощий Ной и тихо произносит:

— Отпусти его!

— Чего?

— Прекратите его бить!

И, гляди-ка, Томас и Вольфганг подчиняются.

Так же тихо Ной продолжает:

— Оливер еще не все сказал. Но кое-что я уже усек. Произошло нечто очень плохое. И битьем здесь не поможешь. Так, Оливер?

— Да, — говорю я и поворачиваюсь к Зюдхаусу. — Если бы ты, дурной козел, не побежал, — говорю я ему, — то ни единая душа не узнала бы. Я специально не назвал твоего имени.

Зюдхаус смотрит на меня. Чтобы не разреветься, он все время судорожно сглатывает. Но потом не выдерживает и кричит, рыдая:

— Это не я! Это не я!

— Он к тому же еще и трус, — говорит Томас.

— Это не я! Я…

— Цыц! — говорит ему Вольфганг, а потом спрашивает меня: — Можно хоть пинка ему дать?

— Нет!

— Ну, всего разочек. Легонько?

— Дай наконец договорить Оливеру до конца, — требует Ной.

После этого Вольфганг успокаивается. Он всегда делает все, что говорит Ной. The body. And the brain [137] Тело. И мозг. ( англ. ). .

— Сейчас каждый из вас получит от меня по листку.

— Зачем? — спрашивает мой «брат» Ханзи.

— Мы проведем голосование. Причем тайное. Вы можете отойти к скамейкам или за деревья, когда будете писать.

— Что писать?

— Хотите ли вы, чтобы доктор Фрай остался у нас, или вы хотите, чтобы он ушел. Кто хочет, чтобы он остался, пишет на своем листке «да», кто хочет, чтобы он ушел, пишет «нет». Кто сам не знает, чего хочет, не пишет ничего. Затем вы сложите бумажки и бросите в одну из коробок. Триста листков в одной коробке не поместятся, поэтому я принес две.

Чей-то голос:

— К чему это голосование? Кто нас послушает?

— Триста детей еще как послушают! — кричит кофейно-молочная грациозная Чичита.

— Только не у нас в Персии, — говорит маленький принц.

— Зато у нас, — говорит Вольфганг.

— Ну-ну, — иронически произносит Ной.

— А теперь ты помолчи!

— Но, послушай, — говорит Ной, — у нас ведь и взрослых-то никто не станет слушать.

Зюдхаус вскрикивает.

— Что такое? — спрашиваю я.

— Томас ударил меня ногой!

— Ты у меня еще не так получишь, когда я тебя поймаю одного, скот поганый! — говорит Томас. — Готов поспорить, что твой папочка написал письмо и моему папочке. Наверняка эти господа единого мнения. Давай, Оливер, начинай!

Я открываю коробку и начинаю раздавать листочки детям, которые вереницей проходят мимо меня. Я говорю им при этом:

— Кое-кто из вас смеется. А смеяться нечему! Речь идет о жизни человека. Если кто-нибудь из вас нарисует на листочке звездочки или выкинет его, то пусть имеет в виду, что выбрасывает кусочек будущего нашего учителя.

Смех прекращается.

Дети расходятся по всей площадке. Многие собрались группками и дискутируют, и каждый пишет свое «да» или «нет» на листочке так, чтобы никто не видел. Потом они возвращаются ко мне, уже написавшему на своем листке «да».

Томас громко кричит:

— Я проголосовал за то, чтобы доктор Фрай остался!

— А тебя не спрашивают, как ты проголосовал, — говорю я и сую его сложенный пополам листок в картонную коробку. Бросая в коробку свою бумажку, я добавляю: — Не думай, что этим голосованием все будет решено. Или тем, что вы выбьете Фридриху пару зубов. Это только начало.

— Начало чего?

— Долгой и трудной истории, по-видимому, — говорит Ной, сдавая свой листок. — Я все время предостерегал доктора.

Ной медленно удаляется.

Постепенно обе коробки наполняются. Вот последний человек сдал свой листок. Слава Богу, что сегодня абсолютно безветренно и я могу вытряхнуть содержимое коробок прямо на землю.

— Кто поможет посчитать?

Вперед вылезает Ханзи.

— О, пожалуйста, Оливер, — говорит маленький принц, — может быть, ты и мне разрешишь помочь тебе? Все это для меня так ново и волнующе. Я еще никогда не участвовал в голосовании.

— Конечно, Рашид, — говорю я, намеренно не замечая бешеного взгляда, которым меня одаривает Ханзи.

Ханзи, мой «брат».

Скоро он даст о себе знать не только взглядами, но и другим способом. И последствия будут такие, что и не представишь…

Подсчет голосов занимает двадцать минут.

Все ребята внимательно наблюдают за нами. Записки с голосами «да» мы кладем в левую коробку, те, где написано «нет», — в правую. Пустые листочки, означающие «воздержался», кладем под одну из коробок, недействительные бюллетени — под другую.

Я разворачиваю бумажку, на которой какой-то (маленький) ребенок написал: «ВСЕ ГОВНО!» На другой записке я обнаруживаю мерзкий знак, третья бумажка — пустая. Стало быть, этот воздержался. Две предыдущие бумажки — «недействительны».

Через двадцать минут мы заканчиваем сортировку. Для надежности мы еще раз все пересчитываем. Многие считают вместе с нами вслух. (Каждый на своем языке.) После чего я записываю результат. Глядя в свой блокнот, объявляю:

— Голосование дало следующий результат (при учете одиннадцати голосов тех, кто болеет): недействительных бюллетеней — одиннадцать, воздержавшихся — тридцать три, голосов «да» — двести пятьдесят шесть.

После этих слов многие начинают бешено бить в ладоши и кричать «ура».

— Тихо!

Снова устанавливается тишина.

— Голосов «нет» — семнадцать.

Свист, возгласы негодования, крепкие словечки. Несколько ребят норовят снова наброситься на Зюдхауса, который бледен как полотно.

— Тихо! Успокойтесь! Я констатирую: наше голосование показало, что подавляющее большинство за то, чтобы доктор Фрай остался.

Снова аплодисменты. Ной не хлопает. Он улыбается своей печальной еврейской улыбкой, и в его глазах тысячелетняя мудрость и бессилие.

— Второй пункт повестки дня, — объявляю я. — Шеф поручил мне это дело (только не подумайте, что я сам набился), потому что среди вас я самый старший, но отнюдь не самый умный! — Иронические аплодисменты. — Я вижу, вы такого же мнения. Но у меня хватает ума, чтобы вам сказать: если вы сейчас отлупите Зюдхауса, то только больше наломаете дров. Все наше голосование окажется напрасным, и взрослые скажут, что вы сами применяете нацистские методы.