Константин Кропоткин - Призвание: маленькое приключение Майки

Каморка полнилась созвучными чувствами, а былинки мастера-фантазера колыхались музыке в такт…

Спелись.

…Стена с нарисованным ночным небом вернулась на прежнее место. Майка Яшина и Алексей Лысиков вновь очутились в захламленной мастерской, перед креслицем непонятного предназначения.

— Что ж, детка, поработала, погорбатилась на чужого дядю, теперь твой черед заказы делать, — весело объявил мастер.

— А спросить можно?

— Давай.

— «Выход из себя» для кого делается?

— Для дароносцев.

— Для детей? — Майка не поверила своим ушам.

— И для них тоже, — Лысиков поморщился. Разговор, кажется, побежал в ненужном для него направлении. — Иногда приходится. Нам замеры крайностей нужны. Чтобы знать, где дар, а где все остальное. А ты поди пойми, если дароносец ленив, как медведь в спячке. Неохота ему выказывать себя во всей полноте, и хоть ты пополам тресни. Вот и вынуждаем.

— А давайте мы тоже устроим бурю в стакане воды?! — с азартом предложила девочка.

Уроков химии у Майки еще не было, и она не могла знать, чем это пахнет.

— Какая хитрая! — сказал Алексей. Уж он-то не раз обжигался. — А если опять жахнет? Потеряешься. Никаким фонарем тебя не найдем.

— Ну, вы же нашлись, — возразила она.

— Мне что, я к тяготам привычный, — мастер Леша попыхал трубкой, выгоняя на волю целое стадо дымчатых козликов. — А тебе нельзя. Извиняй, детка, не могу я «Выход из себя» сварганить. Полномочиями не вышел. Да и к чему? Твой случай, кажись, ясный.

— Какой? — девочка замерла.

— Такой, что прям секир-башка.

Из угла на Майку понесся топор.

Девочка взвизгнула, а холодное оружие, запущенное словом мастера, повисло в полуметре от ее головы.

— Нравится? — спросил великан.

— Не очень, — призналась Майка.

Она шагнула к топору и коснулась его лезвия. Надо же, бритвенной остроты.

— Топор, как топор. Только летающий, — тряхнула девочка косичками, не желая выглядеть трусихой.

— Да, староват друг. Сейчас другие стали делать. С мотором, сверхзвуковыми имитаторами, а он не такой.

— А зачем нужны летающие топоры?

— Затем же, что и другие доносчики. Чтобы благую весть доносить. Какой дар, такой и доносчик. Жукова Власа знаешь?

— Не знакомы.

— Не знаешь Жукова? — Алексей не поверил. — Самого знаменитого дровосека планеты? Чемпиона? Он же самого Баньяна заокеанского перерубил!

— Как перерубил? — испугалась Майка.

— На спор. Таких дров наломал, что ихний лесоруб весь от зависти зеленый был. Наш человек. Еще таким вот шпингалетом был, шесть годков, а топор в его руках летал, как пушинка. Гений, иначе и не скажешь. А ведь думали, конец мальцу, не спасем.

— Болел?

— Плакал. Детям же топоров не доверяют. Думали, дурачок.

— Кто думал? — Майка совсем запуталась.

— Родители, кто ж еще. Не видели в нем таланту никакого, пришлось нам помочь. Топорик ему призывающий смастерили, на «Блюбке» проверили — все честь по чести. Первый сорт.

Топор самодовольно блеснул.

— Теперь родители Власом гордятся, — сообщил мастер. — Лесорубного гения, говорят, взрастили.

— Вы, наверное, не только острые вещи делаете… — осторожно поинтересовалась Майка. Говорить про топоры ей не очень-то нравилось.

— Все делаем. И острое, и тупое, и лохматое, как медуза-горгона, и лысое, как яйцо. Недавно будущему хоккейному чемпиону клюшку говорящую начудили.

— Как зовут? — девочка навострила уши.

— Хохотушка. Смешливая получилась, да заводная. Прям, твоя вторая копия.

Он выдул клуб дыма, который стал на глазах складываться в призрачный стадион с высокими трибунами. Клок пелены просочился Майке в руку и вытянулся в хоккейную клюшку.

— Чемпиона как зовут, — уточнила Майка. Игривый дым рассеялся.

— Ну, до чемпиона ему подрасти надо. У него еще все впереди.

— Интересно, дровосеку — топор, чемпиону — клюшка, а мне почему-то жужики, — вслух задумалась школьница.

— У тебя, детка, особая стать, — Лысиков понизил голос. — И ключик к тебе нужен особый.

— Какой? — Майка замерла.

«Динь-дон», — звякнула в ее голове сладостная мысль, превратившись в образ юркой девчонки в короткой юбочке и с ракеткой в руке. Майка вообразила себя будущей звездой тенниса — она не знала еще, что этот дар обычно раскрывается не в десять лет, а гораздо раньше. Анечка Курникова, будущая теннисная топ-модель, была на год младше Майки Яшиной, а уже в том, 1995 году, выиграла свой первый юниорский чемпионат.

На мысль о теннисе, к которому, честно говоря, у Майки не было никаких способностей, ее навели сами жужики — Мойсла и Ратла отдаленно напоминали юркие теннисные мячи.

— Всему свое время и свой черед, — улыбнувшись, Лысиков щелкнул девочку по носу. На вид кудлатый гигант-трубочник был простой и открытый, однако, как и большинство местных обитателей, обожал говорить и не договаривать.

Таился.

— Теперь незачем спешить. Самое трудное уже позади.

— Что позади?

— Твой первый шаг. Твое призвание.

— А, вы про будущие планы… — с тоской протянула девочка.

Взрослые только и знают, что мучить маленьких этим призванием.

Это был очень непростой вопрос — и про будущее, и про планы. Чтобы его решить, нужно было хорошенько подумать. Но чем больше Майка думала, тем труднее находилось верное решение. Будто нигде оно не находилось.

— Ты должна понять, что у тебя получается лучше всего. К чему лежит душа, — наставляла Майку мама. — Погляди, покумекай.

— Так я кумекаю, — уныло отвечала Майка, чувствуя себя какой-то «недотыкомкой».

— И однажды все станет ясно, — обещала мудрая мама. — Ты проснешься и поймешь: вот же оно, мое призвание! Сшитое, как раз по фигуре, носи и не снашивай. Не призвание у тебя будет, а просто сказка, — мама смеялась.

Ей легко, призвание отыскало ее само — мама иголку в руки взяла раньше, чем научилась говорить. В три года она сама смастерила полный гардероб свой единственной кукле — от летнего сарафанчика до пальтишка на зиму. В пять лет сшила свое первое выходное платье — без всякой помощи, наугад.

— Туалет был немного великоват, — вспоминала мама. — Но имел вполне сносный вид.

Зная ее скромность, Майка была уверена, что это был самый чудесный наряд, какой только могут придумать себе пятилетние девочки.

В детском доме мама, конечно, пришлась кстати. Тогда еще царил социализм, и мама, словно всамделишная Золушка, трудилась, не покладая рук — защищала «честь дружины» (тогда это так называлось). Она шила костюмы для утренников и школьных спектаклей, знамена для торжественных линеек, кофточки и юбки для подруг, блузки для учительниц, а в десятом классе (тогда он считался выпускным) расшила бисером парадное платье самой директрисы.