Андрей Школин - Прелести

— Писателя югославского фамилия Павич. А книга называется «Хазарский словарь». Очень известная вещь.

— Значит тебя так «окрестили» благодаря учителю, как ты назвал его, чокнутому?

— Да он не чокнутый, он, видимо, начитался разной неизвестной литературы в своё время, а я запомнил под впечатлением. Павич, в отличие от того чудака, символами историю описывает. «Хазарский словарь» можно и так, и этак повернуть и найти абсолютно противоположные идеи… Эй, амиго, керес фумар? — Данович протянул окурок колумбийцу.

— Ты меня вчера про встречи с Александром и о фотографиях потому расспрашивал, что заняться нечем и поговорить по душам охота, или по другой причине? — перевёл, наконец, беседу на более важную для себя тему.

— Я об этом расспрашивал потому, что, собираюсь сам, в свою очередь, о многом рассказать, в частности о человеке, которого по заданию Александра искал, и тебе мой рассказ может пригодиться…

— Зачем?

— Затем, что мне тоже многое раньше рассказывали, и почти всё пригодилось.

— Кто рассказывал?

— Кто? — Данович удивлённо посмотрел на меня, а потом повернулся к охраннику, который принёс обед, взял у него две коробочки всё с тем же горохом и обе протянул мне. — Бери кашу, подкрепись.

— Не хочу, мне уже недолго осталось, завтра поем.

— Отдай тогда китайцу, у него аппетит, что надо, — он также не стал обедать, а вместо этого подозвал к клетке охранника, о чём-то переговорил с ним, достал из кармана песеты (кстати, деньги у всех арестованных, перед тем, как завести в камеру, изымались вместе с личными вещами) и передал полицейскому. — Принесёт сигарет, у них там наверху автомат. Купит. Что ты спросил?

— Ты сказал, что тебе тоже раньше о многом рассказывали. Я и спросил, кто?

— Это тема отдельная, — Саныч вдруг улёгся на пальто, и закрыл глаза. — Устал я что-то от разговоров, посплю немного. Ночью плохо спал. Принёсут сигареты, возьми, меня не буди. Потом поговорим, — и, уже засыпая, пробормотал: — Так ты, говоришь, во сне летаешь? Во сне и дурак полетит…

Он проспал до вечера. Проснулся вместе с поляками, которые вообще ничего не помнили, и лишь выпытывали друг у друга подробности ночного кутежа. Позвал охранника, и тот отвёл его в туалет. Умытый и посвежевший он вернулся минут через пять и вдруг вспомнил:

— А сигареты приносили?

— Держи, — я вытащил из-под куртки три пачки «Мальборо» и протянул сокамернику.

— Хорошо, — Саныч достал из пачки несколько сигарет, раздал другим обитателям клетки и закурил сам. — Долго я спал?

— Нормально. Часа четыре.

— А ты чем занимался? Не спал?

— Нет, по камере тусовался.

— А мне сон странный приснился. Будто на меня какие-то птицы с неба нападали. Точно бомбардировщики пикировали… Ты толкованием снов не занимаешься, случайно? А-то, может, что-то значит.

— Я сны вообще не запоминаю.

— Как не запоминаешь? Сам же мне рассказывал про то, как летаешь, как с людьми разными общаешься…

— Это не сны, это другое… — я сидел на нарах, опершись сзади на руки. — Саныч, ты мне на вопрос так и не ответил.

— По поводу человека, которого я в своё время искал? — он поднял своё пальто и вытряхнул его. — Был такой человек. Женщина.

— Женщина?

— А чему ты удивляешься? Или, думал, подобные «развлечения» — удел только сильной половины человечества?

— Она тоже застрелилась?

— Она? — Саныч прекратил махать пальто и бросил одежду на место. — Нет, отравилась. Она актрисой была. Известной. Её карьера в своё время резко вверх взлетела. Поклонники, автографы… А когда мы с ней встретились, всё сразу прекратилось, — и опять в глазах мужчины появился тот самый оттенок. — Зато мои дела в гору пошли, — немного помолчал. — Она в меня влюблена была. Роскошная женщина.

— А ты в неё?

— Не знаю. Сейчас не знаю. Она до меня с известным спортсменом познакомилась. В общем, та же история.

— Самоубийство?

— Я этого спортсмена тоже хорошо знал, — Саныч словно не услышал мой вопрос. — До неё ещё. Его из неизвестного провинциального клуба вдруг сразу в сборную пригласили. Чудо…

— Тебе актриса эта многое рассказывала? Ну, ты сегодня фразу произнёс, что, мол, потому мне многое рассказываешь, что тебе тоже многое рассказали, и всё пригодилось. Так это она?

— Она, конечно, тоже кое-что знала, но, по большому счёту, как любая актриса, сама не разбирала, где в её словах правда, где вымысел. Нет. Ещё один человек был. Позже гораздо.

— Из той же серии?

— Из нашей серии, — у меня даже иней на спине появился, так он произнёс эту фразу. — Но я о нём ничего со времени нашей последней встречи не слышал. Искал, используя все свои каналы, всё бесполезно. Не знаю, жив он сейчас или нет?

— У тебя его фото было?

— Фото? Нет, фотокарточки — это, видимо, новшество, специально для тебя придуманное, — Данович вяло улыбнулся и обратился к страдающим с похмелья полякам: — Цо то есть?

Минут пять они разговаривали по-польски, а затем, не делая паузы, Саныч снова заговорил на русском, уже со мной:

— Понимаешь, всё раньше гладко шло. И в Европе, и в России меня знают. Органы безопасности многих стран досье на меня имели, но сделать ничего не могли. К тебе в централ воронежский не зря комитетчик приезжал. Из Москвы, наверняка. У них зацепиться даже не за что было. Но они почему-то тебя на след бросили. Как будто знали, что к чему. Может быть, это не гэбешник был вовсе? Тогда кто? Сейчас, я чувствую, у меня органы на хвосте крепко висят. Интерпол точно выслеживает. Я рисковал, когда сюда шёл, но вроде всё спокойно пока. У меня рисунок на пальцах другой, его в картотеке нет. Да и Испания — это не самая совершенная в техническом плане страна. С опознанием у них туго. Но знаю, так недолго ещё будет продолжаться. Кольцо сжимается. Если попадусь, то до конца своих дней не выйду. Отвернулась фортуна… Я тебя уже и убить надумал, но потом, когда ты из легиона ушёл, понял, что это не выход. Что такое развитие событий не может быть там не просчитано. А что делать?

Было неприятно, но это признание меня не удивило. А что, собственно говоря, я хотел услышать? Что Данович меня не убить, а наградить должен?

— Фотографию Александра тебе кто подогнал? Он что, тоже часть спирали?

— Да нет. Его сфотографировать я специально указание дал. На всякий случай. А что толку? Нигде он не значится, никто о нём ничего не слышал.

— У тебя хотя бы предположения есть, кто он?

— Нет.

Тусклый, электрический, круглосуточный свет освещал лишённую окон пустоту испанской клетки. Час назад увели колумбийца, его переводили в нормальную тюрьму. Китаец, подражая нам, принялся, заложив руки за спину, бродить взад-вперёд по камере. Точно кукла, ведомая опытной рукой кукловода, «земляк» перемещался вправо-влево. Топ-топ-топ вправо, топ-топ-топ влево…